– На дорогу смотри, охотник, – посоветовал Стариков. Он достал из кителя плоскую бутылку и принялся свинчивать крышку.
– Человеку много чего надо, – сказал Шустров. – Ему выпить и закусить надо. А ты видел, какую Медведь кухню себе завел? Просто граф Толстой какой-то. Повара личного содержит…
– М-да, – проговорил Стариков, наливая в крышку ровно до краев, – Филипп дорогого стоит…
– Тю, – сказал Вотчин, – нашли из-за чего огород городить. Сейчас приедем домой, велим картошечки рассыпчатой, да с маслицем, да с рыбкой копченой, да с лучком…
Шустров хохотнул.
– Ты, Вотчин, человек простой. До безобразия. А у людей могут быть духовные потребности. Что мы, собачки Павлова? Лишь бы слюна капала…
Колесо подпрыгнуло на чем-то, по днищу остро царапнул камушек.
– На дорогу смотри, – сердито сказал Стариков.
Шустров рассеянно глянул на дорогу. Впереди, метрах в тридцати, дрогнули кусты, и на дорожное полотно, размашисто вскидывая мосластые ноги, выбежал лось.
– На дорогу! – крикнул Шустров. Он привскочил, но его отбросило обратно. Мелькнуло розовое растерянное лицо Вотчина. Его руки бешено вращали руль. Огромное и темное налетело на лобовое стекло, их развернуло, протащило юзом, машина подпрыгнула и, накренившись, сползла на обочину. В наступившей тишине что-то затухающе дребезжало и звонко капало…
– Что это было? – Вотчин облизнул пухлые губы.
– По-моему, это был лось, – сказал Стариков. Он осторожно ощупывал длинными, тонкими пальцами переносицу. – Думаю, что ты его убил.
Шустрову наконец удалось открыть дверцу, и он выскочил из машины. Несколько раз он обошел ее, осматривая и ругаясь черными словами.
Вотчин хотел повернуть ключ зажигания, но руки у него прыгали.
– Черт, не могу, – сказал он.
– Ерунда, – сказал Стариков. – Какой ты после этого заговорщик?
Машина завелась…
– Нужно посмотреть, что с животным, – рассудительно сказал Стариков.
Дребезжа покрышкой, они выехали на полотно.
– Вот он, – сказал Стариков.
Лось лежал неподвижно, судорожно вытянув мосластые ноги. Темная шерсть на боку слиплась от крови. Над мордой с въедливым звоном клубились комары… Вотчин плаксиво скривил полное лицо.
– Черт его дернул выскочить на дорогу, – сокрушался он. Ему было жалко лесного великана, а еще больше себя.
– Подожди, – сказал Стариков. Он присел на корточки и, вынув из кармана носовой платок, стер копошащуюся массу с морды животного. – Смотри-ка! Вотчин уставился на испачканный платок.
– Меня сейчас стошнит, – сдавленно сказал Шустров.
– Вы, городские, ни черта не понимаете, – сказал Стариков, поднимаясь и отряхивая руки. – Он бы все равно сдох. Вишь, как его комары обработали?..
– Так это что? – с надеждой спросил Вотчин. – Выходит, он сам под колеса бросился? Так, товарищ генерал-полковник? Алексей Иванович?
– Так, так, не тарахти, – сказал Шустров. – Ладно, поехали, меня эти сволочи уже достали. Отмахиваясь, он направился к машине, и в это мгновение на дорогу набежала легкая тень. Над лесом поднялось сероватое облачко, заслоняя солнце. Оно вытянулось и сплющилось, как блин. Воздух наполнился невыносимым для зубов звоном… В воздухе мгновенно сгустилось зудящее комариное облачко. Не сговариваясь, генералы бросились к машине.
Когда наутро Семен Никифорович спустился к накрытому на веранде столу, Мариша в белом ситцевом платье сидела в плетеном кресле-качалке, сухая нога ее была замотана бинтом и покраснела…
– О чем ты вчера говорил с Игорем? – резко спросила Мариша…
Она была раздражена, и Семен Никифорович подумал, что это, наверное, из-за ноги. Он подсел к столу и налил себе теплого кофе.
– Что он тебе сказал? – спросил он, не глядя на дочь…
– Почему ты не любишь его? – почти крикнула она. – Ты его сразу возненавидел. Да, возненавидел! – Она бессильно заплакала.
Семен Никифорович опустил голову. Ему было тяжело и неловко…
– Почему ты его не любишь? Скажи, почему?
Семен Никифорович ничего не ответил. Он сидел, обхватив огромными руками крошечную фарфоровую чашечку, и думал о том, как все сложно и хрупко, как они не понимают и даже не слышат друг друга. Если отец не понимает дочь, а дочь – отца, то что же говорить о чужих людях? Мариша уже вытирала глаза руками.
– Подогреть, что ли, кофе? – спросила она сердито…
– Нет, спасибо. Где Настя?
– Опять утащила няню на речку. Ведь Игорь ее любит, любит. – Она требовательно посмотрела на него, словно ожидая, чтобы он немедленно, не сходя с места признал это…
– Опять в лес ушел? – спросил Семен Никифорович. – Тесно ему здесь, – пожаловалась она на мужа. – Думаешь, ему охота нужна? Он от всего этого бежит, – она обвела рукой вокруг.
Семен Никифорович хотел было сказать, что ради всего этого он стал зятем генерала, но вовремя удержался… Настя с няней возвращались с речки. За ними тащился, сердито отмахиваясь от Трефа, лесник Бекасов в развесистой ушанке. Семен Никифорович поздоровался с Бекасовым…
– Ты, Аркадий, моего зятька не видел? – спросил Семен Никифорович.
– Дак это, – суетливо сказал Бекасов, – не ходил я на болото-то еще…
Бекасов, подобрав волочащиеся полы солдатского плаща, взошел на веранду и снял шапку…
– Дак это, – начал он уже более развязно, нахлобучивая шапку на голову и усаживаясь на стул, – зять ваш, Игорь Андреич, набедокурил третьего дня.
– Что такое? – удивился Семен Никифорович.
Бекасов неторопливо достал папиросу, закурил и только после этого обстоятельно рассказал, что на болоте Черном, на островке, аккурат возле старой землянки геодезистов, уже лет тридцать валяется в небрежении некий агрегат, «Зонд» называется. Странный, и ржавчина его не берет, титановый, должно быть. Не иначе, геодезисты его там и бросили. В точности он об этом знать не может, до него еще было. А только до недавнего времени пребывал он в целости и сохранности, разве помят маленько, а третьего дня, аккурат в полдень, проходит он мимо того островка и видит: одна стенка проломлена и через дыру ровно кефир вываливается, и вода кругом уже вся белая, как молоком разбавленная.
– Почему ты думаешь, что это Игорь?
– Рубчики его, – сказал Бекасов с готовностью. – А только лучше бы ему туда не ходить, – сказал он. – Комар нонче злой. До третьего дня ровно еще ничего было, терпимо. А третьего дня, аккурат в полдень, прохожу мимо островка, дак это, лесу за комаром не видать. На веранду вышла, сильно припадая на ногу, Мариша.
– Что вы говорили про Игоря? – спросила она подозрительно.
– Ты не знаешь, он на болото пошел? – спросил Семен Никифорович.
– Что вы все за ним следите? – вспыхнула Мариша.
– А зря кипятишься, девка, – сказал Бекасов наставительно. – Семен Никифорович не напрасно беспокоится. Комара нонче много развелось на болоте.
– Ты бы сходил туда, Кузьмич, – сказал Семен Никифорович. – Мало ли что…
– На болото он пошел! – крикнула Мариша. – Вот увидите, он сейчас же вернется.
– Вчера он вернулся в десять, – заметил Семен Никифорович. – А сейчас уже половина первого. И почему он не взял ружье?
– Он с фотоаппаратом ходит, – сказала Мариша. – Он мне вчера рассказывал… я не совсем поняла… Что-то он там увидел на болоте. Он говорит, это связано с космосом, что-то там с Марсом…
Семен Никифорович невольно усмехнулся. Он знал, что зять увлекается историей космонавтики, и считал это пустой тратой времени.
– Я говорю, он это был, – сказал Бекасов. – Его рубчики.
Не прощаясь, он зашагал в лес.
– Так что там про Марс? – спросил Семен Никифорович рассеянно.
– Подожди, я тебе сейчас покажу. – Мариша, подпрыгивая, убежала в комнату и тут же вернулась с большим альбомом в руках. Это было какое-то заграничное издание, посвященное советской космонавтике… – Вот смотри. – Мариша открыла альбом, заложенный на развороте с черно-белыми фотографиями. Это были фотографии космических аппаратов. Семену Никифоро-вичу сразу бросилось в глаза, что на всех аппаратах одна и та же надпись: «Зонд». Только порядковые номера разные. На листке-закладке было что-то написано мелким, ровным почерком зятя. Мариша прочитала: «Следующая станция серии („Зонд-4“), оснащенная спускаемым аппаратом, была запущена 1 ноября 1969 года. Однако из-за выпадения штатива программного запоминающего устройства на 33-й секунде работы произошло преждевременное отключение разгонного двигателя. Причиной этого стала недостаточная прочность штатива при сильных вибрациях второй ступени ракетоносителя. Станция осталась на орбите ИСЗ с наклонением 64.7°, высотой 200 на 226 км и периодом обращения 88.7 мин. 2 ноября она, по официальной версии ЦУП, вошла в плотные слои земной атмосферы и сгорела». По официальной версии… Ну, теперь ты понимаешь?
