– Это все она виновата, – сказал Кутузов и кивнул на жену. – Строили веранду, говорю: форточку давай сделаем. А она мне: чтоб мухоту разводить? Я, говорит, твоей башкой заткну эту форточку…

– Ковда я тебе говорила, ковда? – затараторила хозяйка. – Ты в избе-то фортку не открываешь – боишься, кабы кто не влез.

– Ну, ладно… Растворяй дверь на улицу, – сказал Батурин.

– Так ведь слышно будет. Пацаны сбегутся, – робко возразил Кутузов.

– А ты отгонять станешь… Вместо Полкана.

Механик опять засмеялся.

– Садись, Андреич! Садись, – приглашал и меня и хозяев Батурин. – Если и не отдохнем, то хоть попаримся.

Батурин налил всем водки по граненому стакану и первым поднял свой:

– Ну, за самих себя.

Выпили все до донышка; даже хозяйка пила, хоть и морщилась и плевалась потом, приговаривая: «И кто ее выдумал? Чтоб ему в гробу перевернуться!»

Водка была теплой до тошноты, и я оставил полстакана.

– Андреич, ты что? Ай обиделся? – удивился Батурин.

– Да как-то боязнь – сразу и до дна, – попытался отшутиться я. – Надо сперва приглядеться к ней.

– Э-э, нет! Ее брать надо с ходу, штурмом. Иначе она тебя самого одолеет. Выпить стакан – одно дело, а растянуть его на двадцать два наперстка – совсем другое. Пей и не мешкай! А главное – закусывай, закусывай… Ешь сало! Ни один хмель тебя не возьмет.

– А я люблю витамином закусывать, – сказал механик, – томатным соком. Во! – он теперь тоже покраснел и на его крутом высоком лбу засверкали такие же бисеринки пота, а черные высокие волосы опали и залоснились.

– Сало полезней, – не сдавался хозяин.

– В сале нет витаминов, – сказал механик.

– Ну, если в свином сале витаминов нет, тогда я уж и не знаю… – обиделся хозяин.

– Ладно вам спорить, – сказал Батурин, наливая еще по стакану. – Мы пьем по науке: по полной и до дна. А кому наша наука не по нутру, пусть хлебает квас.

Возле дома остановилась машина. Хозяин выскочил в палисадник и через минуту вернулся с Семеном Семеновичем.

– Привет запорожцам от турецкого султана! – крикнул Семен Семенович с порога и начал декламировать знаменитое письмо запорожцев: – Який ты к черту лыцарь, що голою ж… ежаки не вбьешь…

– А, привет заслуженным артистам-гитаристам! – шумно приветствовал его Батурин. – Давай штрафной!

И сунул ему в руки стакан водки. Тот вытянул губы трубочкой, чмокнул стакан и продекламировал:

– Здравствуй, рюмочка Христова! Ты откуда? Из Ростова. – Потом дурашливо перекрестился: – Господи, не почти за пьянство, прими за причастие! – и выпил, картинно запрокидывая голову.

– О, видал, как работает? – обернулся ко мне Батурин. – Между прочим, он всю историю и географию знает наизусть. – Так рекомендовал мне Семена Семеновича, будто я видел того впервой.

Семен Семенович держался молодцевато для своих шестидесяти лет: всегда чисто выбрит, волосы волнистые, чуть с проседью, уложены так, будто он только что вышел из парикмахерской. Рубашечка белая под галстуком. Строен и сух. Вот что значит артист.

– Семен! – крикнул Батурин и опять подался ко мне: – Ты скажи гостю нашему, почему перестал в самодеятельности выступать?

Семен пошамкал губами, ухмыльнулся и сказал:

– Да он знает.

– Он знает, другие не знают. Расскажи!

– Народ больно грамотным стал, – поглядывая на меня, начал Семен Семенович, хоть я и не раз слыхал его откровение. – В Гордеево поехал с нашей самодеятельностью. А я делал объявление, за конферансье. Ну и объявил: сейчас я вам прочту стихотворение Александра Твердовского. Все засмеялись… И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену – кричат: «Прочти Твердовского!»

Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а хозяин услужливо стал пояснять мне:

– У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.

– А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, – оборвал его Батурин. – Пусть Семен Семенович письмо почитает.

Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.

– Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня, александрийский козолуп… – лихо читал Семен Семенович, – всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с… разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..

– О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!

– Где ты успел вызубрить, Семен? – спросил я его.

– В библиотеке имени Ленина, в Москве, – ответил гордо. – Специально ездил, в командировку.

– Ты на чем приехал? – спросил Батурин, просмеявшись.

– На ветеринарском «козле».

– А кто привез?

– Шофер Кузовкова.

– «Волги» моей не видать на улице?

– Нет, не видать.

Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его оборвали – опять машина подошла. На этот раз «Волга» Батурина. Все засобирались.

– А мне можно с вами, Иван Павлович? – спросил осмелевший хозяин.

– Ага, можно… Только в багажнике. Если хочешь, полезай.

И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже хозяин подхохатывал, но как-то жалко, на одной ноте, как козлик: «Ке-ке-ке-ке…»

Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала спадать. Езда по луговой дороге в такую пору – одно удовольствие: ни пыли, ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, – два параллельных следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так много и все они такие кривые, бегут, переплетаясь и разбегаясь в разные стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении мы едем.

– Иван Павлович, отчего так много дорог? – спросил я.

– Потому что ездят по чужим лугам, – ответил он и выругался. – Здесь лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в объезд… И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да поровнее. Травы чужой не жалко.

– А мы по желудевским лугам гоняем, – сказал механик, блаженно улыбаясь.

– А ты молчи! Тебя не спрашивают, – обернулся к нему Батурин, и снова мне: – Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь, мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы подсевал… А сергачевские прогон из них устроили – гоняют по ним скотину к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному, говорю! Кто бы ни был – бык, или корова, или ихний управляющий. И меня же прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит, пастуха припугнуть – разбой? А луга чужие вытаптывать – это не разбой?! Ты вот об чем напиши! Или поговори хоть с Чернецом, поговори.

Чернец был первым секретарем Тихановского райкома. Иван Павлович знал, что я был с ним на короткой ноге, и вот теперь «пускал» слезу.

На бугре возле озера показались станы: штук десять – двенадцать шалашей, похожих на копны сена под дубовыми приметинами, высокая прокопченная перекладина, словно виселица, на которой висели черные котлы и громадный чайник, две-три телеги с поднятыми, как орудийные стволы, оглоблями да грузовик с высокими бортовыми стенками. К грузовику тянулась из лугов вереница баб с гряблями на плечах да с ведрами, обтянутыми белыми тряпицами.

– С подойниками, что ли? – спросил я. – Коров доили?

– Коро-ов! Луга доили. Я им сейчас покажу, – сказал Батурин – и шоферу: – Ну-ка, перехвати их!

Мы свернули с дороги и стали приближаться к бабам. Те остановились, сняли грабли, поставили наземь ведра и стояли, выжидая, глядя на председательскую «Волгу».

Батурин открыл дверцу: