Если речь идет — что кажется неизбежным — о постороннем человеке, о сыщике (профессионале или любителе), то очевидно, он никогда не будет безраздельно увлечен загадкой, которую пытается разрешить. Даже если он близкий родственник убитого («Двойная смерть Фредерика Бело») или друг обвиняемого, сюжетная схема остается прежней: таинственное преступление, анализ улик, отсев подозреваемых и разгадка. Надо только добавить чувств, угрызений совести, оживить тайну, но все это будут внешние украшения. А какое чувство в первую очередь передает детектив? Любовь, ревность, ненависть, алчность? Нет, страх. Лишь на страхе может основываться сюжет. Для того чтобы герой приключенческого романа действительно выстрадал разгадку, его жизнь должна быть в опасности, загадка должна быть его загадкой, а не чужой тайной. А это значит, что он не может быть сыщиком и, следовательно, детектив должен строиться иначе, чем традиционный роман-загадка.
Чтобы остаться подлинным романом, которому присущи сомнения, неопределенность, неожиданные отклонения, случайности, роман-следствие должен отказаться от дедуктивного метода — отличительной черты полицейского расследования. Роман-следствие — это мучительные и, быть может, тщетные поиски истины, вслепую, на ощупь. Детектив-загадку нельзя усовершенствовать. Его можно только заменить. Одной правды характеров недостаточно, чтобы превратить загадку в роман, как тешила себя иллюзией Дороти Сейерс. «Автор детектива, — писала она, — должен решить более сложную психологическую задачу, чем обычный романист. Его персонажи обязаны соответствовать не только прошлому, но и заранее предопределенному будущему. Это не значит, что их психологический портрет обязательно будет искусственным, неудачным — просто писатель должен с самого начала найти верное соотношение характеров и интриги».
Но детективу ни к чему заботиться о психологии. Это одно из условий игры. Детектив не пытается стать «высокой литературой», смысл его существования в том, что благодаря вымыслу весь мир вызывает подозрение, реальность рушится и исчезает. Детектив рождает галлюцинации, как наркотик. Его надо принимать таким, как он есть, не пытаясь выдать за что-то иное. Но это отчетливо поймет новое поколение писателей накануне второй мировой войны.
Роман-загадка сосредоточил внимание на детективном расследовании и крайне редко использовал страх как источник действия не только по «техническим причинам», но также — и в первую очередь — потому, что это жанр мирного времени. Все ужасы первой мировой войны выпали на долю военных, во вторую расплачиваться пришлось штатским. Первая обострила жажду жизни, развлечений; вторая разрушила само представление о счастье. В первой мировой войне были победители, после второй остались только выжившие. Страх, бывший некогда роскошью, стал повседневным чувством, ощущением краткой отсрочки перед неминуемым концом света. Мы верим в прогресс, поскольку наука преображает жизнь, и в то же время боимся, ведь теперь она способна нас уничтожить. Между наукой и мировой войной существует таинственная связь. Детектив, рожденный верой в торжество науки, был, разумеется, глубоко затронут современным пессимизмом, но не погиб, а, напротив, возродился.
От Эдгара По до Агаты Кристи бесконечно развивалась и совершенствовалась техника расследования, а чувство страха скрывалось, подавлялось. Теперь пришлось вернуться вспять. Тайны, которые детектив изначально пытался разрешить, достались ему в наследство от «черного» романа, а тот вытаскивал на свет божий детские страхи. Он использовал на свой лад сверхъестественные, загробные ужасы, но они появляются чаще в зрелом возрасте, когда сознание уже может назвать, указать и частично изгнать их. Страх дает детективу исходный толчок, позволяющий действию развиваться в заданном ритме. Но смутная боязнь потусторонних сил постепенно ослабевала, использовались все более тонкие, изысканные методы расследования, и фундамент раскололся — страх исчез. Теперь все стремились избавиться от старых суеверий: мир представал перед человеком прозрачным, покорным, полностью постижимым. Разум торжествовал. И хотя в любом детективе есть что-то от «черного» романа — достойного всяческого уважения, — его традиция стала исчезать, вытесняемая романом-загадкой. Это ясно видно в книгах Карра или Куина: писатели тщетно пытаются вызвать чувство ужаса с помощью жалкой театральной фантастики. Детектив, превратившись в игру, перестал быть драмой. Читателя убаюкало чувство безопасности.
Началась война. Она навсегда оставила в душах свой след. Она научила нас отчаянию, презрению к людям. Она разрушила веру в жизнь, сделала страх достоянием взрослых. Веками люди считали, что мир опасен, что он тайно соединяется с потусторонним враждебным миром. Затем вещи стали открывать свои тайны. И неожиданно возник новый вид зла — чудовищный союз людей и вещей, рожденный войной. Прежний человек-вещь, призрак, мог посещать нас во сне — наяву мы его не боялись. Но человек-вещь, вечное отродье Франкенштейна, возник в новом обличье — фанатика. Толпа, развращенная многолетней идеологической накачкой, под действием пропаганды приняла новые жизненные ценности, отравленные ядом дурных страстей. Гнев пропитал логику, злоба спряталась под маску искренности, властолюбие и мечта о счастье так переплелись, что война стала единственно возможной формой диалога между членами разных обществ. Время палачей возродило «черный» роман. Оно принесло ему недостающий элемент — ненависть. Оно снабдило его философией. Кончились миленькие романтические треволнения. Человек осознал, что он ничто, что частная жизнь — иллюзия, что он живет на вулкане. Ведь ненависть безжалостна: она неизбежное порождение злобного фанатизма, судорог мысли, скованной чудовищным суеверием. Смерть врага не просто предрешена — она неизбежна. Это микроб, плесень, которую надо уничтожить.
Когда целый континент становится бойней, когда изуродованные трупы превращаются в навоз, когда их вовсе перестают замечать, тогда отступает даже страх. Гигантские масштабы делают резню бессмысленной, превращают ее в зрелище. Чудовищность преступления оправдывает его. Мы уже по ту сторону разума, морали, добра и зла. Мы на другой планете. Гуманизм стал пустым звуком. Ужас, въевшийся в душу, изменил наше зрение: мир кажется странным, он заполнен субстанциями вещей, подобно нефигуративной живописи.
Чувство страха стало столь острым, что никакими доводами разума его уже не заглушить. Все рациональное в детективе кажется стерильным и старомодным. После первого этапа развития жанра — рождается «черный» роман, затем детективная новелла, потом расцветает роман-загадка — начинается следующий цикл: возникает новый тип «черного» романа, прежний детектив увядает и умирает. Принципиально иная разновидность детектива появится в 1950-е годы. А пока новый роман, детище войны, захватывает власть с помощью «Черной серии».
Ее создатель, Марсель Дюамель, четко обозначил свою программу на суперобложках первых книг, изданных в 1945 году: «Читатель, остерегайся томиков «Черной серии»: отнюдь не каждый может бесстрашно приняться за них. Любитель загадок в духе Шерлока Холмса не найдет в них ничего для себя интересного. А воинствующий оптимист — тем более. Аморальность, допускаемая в подобных произведениях только для оттенения традиционной морали, здесь не менее уместна, нежели добрые чувства или аморализм. А дух конформизма отсутствует начисто. Тут видишь полицейских, еще более развращенных, чем злоумышленники, которых они преследуют. Симпатичный сыщик не всегда раскрывает тайну. А иногда и тайны нет. Бывает, нет даже сыщика. Что же тогда остается?
Остаются страх, жестокость, низкие, презренные события: драки, убийства. Как в хороших фильмах, состояние души героев передают их поступки, и читателям, жадным до психоанализа, придется интерпретировать эту гимнастику. Есть еще любовь, грубая, животная, необузданные страсти, беспощадная ненависть — все те чувства, что крайне редко допускаются в цивилизованном обществе, а здесь их в избытке. Описываются они совсем не академическим языком, царит «черный» или «розовый» юмор».
