- Ну как? - крикнул ей Мишка, балансируя на поваленном осокоре. Он уже сражался с волнами на своем корабле.

- Никак. Не получается ничего, - ответила Флюра.

- А что ты загадывала?

- Я? Я загадала, чтобы мы с тобой сразу стали большими.

- А-а! Это хорошо бы. Нас дома, может, и ругать перестали бы за всякую ерунду.

- Да не понимаешь ты, - грустно сказала Флюра. - Мы бы тогда сразу и поженились.

- А-а! - только и ответил Мишка. К немедленной женитьбе он был совсем не готов. Тут он глянул на свои ноги и тревожно спросил: - Флюр, а где мои сандалии?

- Откуда я знаю? Там где-то, - пожала она плечами.

"Пусть хоть его сандалии найдутся, а то ему два раза сегодня попадет", - и, сердитая, скинула калоши с ног.

Она уже тоже не верила в калоши счастья, но когда Мишка, размахивая сандалиями, закричал: "Вот они, здесь они!" - Флюра удовлетворенно подумала: "Ладно, хоть тут помогли".

* * *

- Вот он, голубчик, - встретил его на пороге дома знакомый голос.

Елизавета Михайловна сидела за столом с мамой. Они пили чай и перемывали ему косточки. Ему казалось, они злорадно наблюдали, как он медленно вытирает ноги о половик и пристраивает возле вешалки пыльные сандалии.

- Ну... спасибо за чай. Пойду. Вы уж без меня побеседуйте.

Проходя мимо него, Елизавета Михайловна сделала вид, что хочет дать ему затрещину (чего никогда не делала), и сказала:

- Завтра чтоб был!

Учительница ушла - и началось!

- Да до каких пор ты из меня кровь будешь пить! Да троечник ты невылазный! Да люди к тебе с добром-помощью, а тебе, шантрапа уличная, все бы чертей по задворкам гонять!..

Покипятившись немного, мама продолжала спокойнее:

- Миша, ну останешься в третьем классе на второй год. Ну, выгонят из школы. С тремя классами-то куда тебя? Куда-а? Быкам хвосты крутить? В колхоз? Так и там сейчас полная школа нужна. И там считать надо. Ты смотри - везде сейчас грамоту требуют. А безграмотный-то кому ты нужен?

- А я женюсь! - неожиданно для себя выпалил Мишка и перестал дышать.

- Что? Как? - опешила мать.

- Я на Флюрке женюсь, она согласна, когда мы...

На кухне что-то грохнулось. Бабанька там брыськнула, что ли, на кошку и громко сказала:

- Ну, мать, опять новые траты. Придется еще один горшок покупать. Невесте-то, чай, отдельный нужен, с цветочком каким...

- Ты... погоди, - ответила ей мама. Губы у нее странно скривились. Погоди, мама, мы тут сами разберемся.

- Я же говорю - когда вырастем, - хрипло прошептал Мишка.

- О-ой, не могу! - закатилась на кухне бабаня.

Мама поднялась, захлопнула дверь на кухню и вернулась к столу.

- Ну... ладно хоть не завтра, сынок, - мягко сказала она, а глаза у нее не то что смеялись, а прямо-таки хохотали.

И у Мишки все засаднило внутри, как бывает при крайней несправедливости. Все как-то перемешалось в этой дурацкой ругачке, и его никак не понимают. А объяснять у него уже не было сил. Сквозь спазмы начинающегося плача он только выдавил:

- Я... не хочу... чтоб ты... чтоб как... он... этот...

- Ну, погоди, погоди, погоди реветь. Ты, значит, договорился, что ли, с Флюрой заранее? Так?

Мишка только кивал. Обида за этот смех в глазах занозой сидела в горле. Он не верил еще, что мать поняла его. Да и разговор шел о том, что надо все-таки учиться, что и Флюра за взрослого дурака-второгодника все-таки не пойдет. Но рука матери так властно и тепло обняла его голову, что заноза таяла и таяла и почти растаяла совсем.

Вечер он даже провел за учебником арифметики. Обида иногда покалывала, но все реже и тише. А лежа в постели, он забыл о ней и позвал мать:

- Мам, а я сегодня калоши счастья нашел. Там, в одном месте.

- Ну? А чего же не принес? Счастье-то в доме - не лишняя табуретка.

- Ну... они сломанные, что ли, были. Флюрка хотела, чтобы сразу взрослыми стать и чтобы сразу поженились. И ничего не исполнилось, рассказывал он игру.

"Эх, зря я опять про это!" - подумал он, задремывая, и снова его легонько кольнула обида.

- Да нет, - отозвалась мама. - Просто вам умные калоши попались. Сразу взрослыми! Чего ж тут хорошего? Поживи уж со мной, сынок.

- Ладно... мне и без калош с тобой хорошо, - пробормотал он, и глаза у него сами закрылись.

Он уже не видел склоненного над ним лица матери с блестящими и от этого такими молодыми глазами.