— По плану, городской парк должен быть рядом с собором. Это недалеко! Анна, это твоя затея? Значит, организовывай — тем более, у тебя в подчинении самые грамотные. Лопаты выдавай под запись, они еще пригодятся… А я побежала: переодеваться. Не хочу испачкать единственное белое платье!

   И точно, извозюкалась. Ей только дай! Зато дерево посадила. Сама! Только ей достался не саженец… Сыскали стройную красавицу–ольху с густой кроной. Молоденькую, но взрослую. Несли — торжественно, лучшие люди плечи подставили. Немайн немедленно взялась помогать. Результат: шитый ворот в корье, подол в глине, ладони ободраны — зато хохочет!

   Дерево выпрямилось в яме, легла последняя щепоть земли. Теперь — табличка. На ней нацарапано, латынью и огамой: «Дерево Немайн верх Дэффид Вилис–Кэдман». Окта обводит взглядом толпу: понимают ли? Да, вполне. Не поняли бы — так нашлось бы кому объяснить… Теперь — намертво. Богиня будет защищать свое дерево и свой город…

   Вот дерево поменьше, другой знак: «Дерево Мэйрион Аннонской». Нион Вахан — бледная, со стиснутыми кулаками — кланяется. Христианскому священнику.

   — Ваше святейшество, благословите.

   Важный грек спокойно кропит святой водой капище языческой богини… Но богини крещеной! И это Луковкино кропит… А главное дерево… Пирр хитро улыбается, берет у служки ведро — и опрокидывает на корни взрослой ольхи.

   — Большое дерево, — говорит, — что ему какие–то брызги.

   Немайн хихикает и начинает спорить. О чем, непонятно: у Окты Роксетерского два родных языка, камбрийский и английский, он читает латынь классическую и может поддержать беседу на разговорной, легко объяснится с соседом — саксом или франком, свяжет десяток–другой слов на ирландском… Но греческий не изучил.

   Между тем саженцы горожан не остаются без освященных брызг: по новорожденной роще расхаживают иные священники, дьяконы, служки. Камбрийские, с подбритым лбом, приплывшие с оказией римляне — у этих тонзура на темечке. Иные помогают пастве в их трудах, иные сами деревья сажают. Удивительно — все слушаются отца Пирра. Наверное, им в Риме приказали… или в Африке. Вот и Пирр прихватил саженец. Хвалит Луковку, что его деревцу оставили место возле большой ольхи. Рядом — десяток лопат и сотня рук — помогать! Еще бы. Наверняка горожане ждали разноса, проповеди против языческих обычаев… А получили — одобрение, участие и дополнительное освящение!

   От созерцания невозможного посла отвлек тычок королевского локтя. Окта оглянулся: король доволен, как не был с самого Бата. И чему рад?

   — Она предпочитает договариваться, — сказал Пенда, — как и я. И она согласна отойти в тень… Заметь: никаких следов освящения по старой вере! Зачем видимость, если есть суть? Неметона присутствует, зачем обряд призыва? Роща ее, обряд добровольной передачи иному божеству не нужен. Хватает надписи: дерево мое. Огама, как и руны, имеет силу.

   Между довольных слов звучало: «Богиня сильна, очень сильна — но я ее понимаю. И — договорюсь о будущем Мерсии, как договорился с Кадуаллоном, а после — Гулидиеном о будущем Британии, как она договорилась с Церковью. Главное — быть, а не казаться!»

   Вот ходит растерянный друид. Его не смущало крещение богини, не удивила и терпимость камбрийских христиан. Но уж если рощу самой Немайн отныне следует сажать с христианским благословением, то что говорить о святилищах богов и богинь попроще, для которых приходилось сперва вызывать Страх, Ужас, Стылый Ветер, Зимнюю Бурю? Теперь, выходит, без христианского священника ни одному богу рощу не посвятишь… Ирландцы гонят, камбрийцы по большей части безразличны. И куда деваться староверам, помимо римской церкви? Зато если примут, им не придется чувствовать себя предателями. На мгновение Окта пожалел, что Тор–Громовик никогда не согласится стать вторым после триединого бога христиан. Значит, все усилия жен, пытающихся обратить мужей–язычников, обречены. Предавать, что людей, что богов — ни для короля Пенды, ни для его вернейшего вассала.

   Короля грусть не коснулась. Пенда был весел, светел, улыбчив. Таким и к сиде подошел. Немайн как раз жаловалась, что денег не хватает, а сегодня новые убытки… Вот и ляпнул:

   — У Мерсии есть серебро, хранительница. Неужели в твоем городе не найдется годного нам товара?

   Почти шутил. Ждал — скажет, подумаю, и товар подберу. А она замерла. Глазищи нараспашку, смотрит насквозь. Прозревает невидимое! Значит, шутки кончились. Измерен король Пенда со всей его славой и силой, взвешен. И…

   — Три выбора, король. Могу поставить зерно, наилучшую пшеницу. Много. Хватит — до следующего урожая. Всем. Кстати, обойдется дешевле, чем стоит сейчас на рынке…

   Что это значит? Значит, можно поднять ополчение на летнюю кампанию, когда у противника еще страда. И придется делать выбор уже Кенвалху Уэссекскому: самому поднимать фирд — остаться на зиму без хлеба, не поднимать — полечь под копьями и топорами уже летом. Хорошо! Но нет ли подвоха?

   А Немайн продолжает, заливается:

   — Могу, как римский контракт выполню, начать поставки оружия. Стального! Цельнокованые шлемы, длинные и короткие мечи, доспех… Много. За лето оденешь в сталь дружину, к зиме ополчение мечами опояшешь. Насколько хватит серебра!

   И тут славно. Враг, у которого в фирде и каменные топоры случаются, стенать будет: «Увы, железо! Увы, сталь!» Не отразить ему стальной поток мерсийского воинства!

   Но сида говорит дальше:

   — Могу поставить и машины. Любые! Они могут снести стены вражеских городов. Могут сеять, жать, ткать, прясть, ковать, мять, тянуть… Скажи, какие — будут. Работа твоего народа станет легче, а дел переделать удастся больше. Скажи — и будет так…

   И это хорошо. Ничего не жалеет! Машины, как в самом Кер–Сиди! Тогда… будет своя сталь, и будет свой хлеб. Только — позже. Только — надо выстоять до той поры. Но — тоже хорошо!

   Отчего же Пенда хмур, как зимнее небо? Отчего цедит слова — медленно, осторожно, словно шагает по краю пропасти?

   — Мне надо подумать, — говорит король. — Решений три. Казна у меня одна.

   Немайн кивает.

   — Выберешь — приходи.

   Вечер. За окном — синь, перед носом исходит паром котел с кофе, стол украшает окорок, который местные назвали бы «долей героя». Увы, дела таковы, что аромат не радует. Да и вокруг — не шумная пиршественная зала, не почетное место возле камина. Четыре стены. Впереди — бессонная ночь.

   Король уже не темен — черен. Разгибает плечи — хруст. Ему хочется обрушить на рыжую голову секиру, располовинить… Как же, договориться с ней можно! Король сразу понял — дело нечисто, больно уж сладко поет ушастая. Только понял — иначе уж дотянулся бы, успел. И оружие выхватывать не надо — руку протянуть, сломать цыплячью шею. А теперь что? Вокруг чужое логово. До рыжей не добраться. А выбор, который она предложила… Нет его. Вовсе нет — если ты достойный человек.

   — Доля свиньи, доля пса, доля слуги. Выбирай!

   Молчание. Пляшут огоньки над свечами… нагара нет. Отменный воск! Просительный взгляд принца Пеады. Не желает вызвать отцовский гнев? Ладно.

   Окта прокашлялся.

   — Ну? — спросил король.

   — Объясни, — попросил граф, хотя сам все понял. Ну, почти. — Каждый выбор несет изъян, это ясно. Но где ты, мой король, нашел оскорбление?

   Плечи воителя, потрясающего всю Британию уже который десяток лет, поникли.

   — И до тебя не дошло?

   — Не совсем.

   Вот это — правда.

   В ответ — вздох. Король отвернулся — к глухой стене.

   — Не совсем. Просто все! Свинье задают корм, потом режут… Иначе никак. Нам предложили корм. За год мы бы с Уэссексом не управились, а ведь есть еще Нортумбрия… Через несколько лет у меня был бы народ, отвыкший от любого труда, кроме ратного, неспособный прокормить сам себя — и отдающий добычу за прокорм. Скот на заклание! Обязательное заклание. Думаю, Немайн не захочется иметь в соседях то, во что мы превратимся, приняв первый выбор.