— Агусто, что с тобой сделали? Мне ты рассказать можешь. Умру, не выдам. Даже, если ты продала душу в обмен на свободу и месть…

   Если это говорит восточная римлянка, ревностная христианка по определению… Не выдаст. Было бы что!

   — Я не знаю, как меня сделали такой, какая я есть. Я несколько месяцев назад очнулась здесь, в Британии — такой, как ты меня теперь видишь. Ровно первого ноября, в день всех святых! В голове — память другого человека. Вот я и знаю все, что знал он, а он знал много… Только я не он, а я… Он выбрал мне имя: Немайн. Лицо и перстень сказали: Августина. А я…

   Сида осеклась. Анастасия смотрит спокойно и серьезно, словно ей ничего нового не рассказали.

   — Значит, ты обмирала. Бедная моя… Вот почему ты меня не успела вытащить! Знаешь, это тоже хорошо. Ты башню не помнишь! И как во дворец заговорщики врывались… Стой! Ты, наверное, не знаешь: после обмирания нужно заново креститься. У тебя теперь новая судьба!

   Обмирать. Греческий Немайн знает хорошо, вспоминать значение слова не приходится. Но одно дело понять смысл — другое дело догадаться, что за ним стоит. Анастасия, хоть и росла во дворце почти безвыходно, понимает слово куда лучше! Теперь объясняет сестре, забывшей много обыденного в обмен на необычные знания грядущего. Немайн слушает, сама диву дается: с чего разоткровенничалась с девочкой, которую и видит в третий раз в жизни? Может, оттого, что в Камбрии она — сида Немайн, и сколько ни говори: «не та», все, от Эйры и Луковки до свинопаса в дубраве слышат: «самая та!» Оттого, что греки, от епископа Дионисия и патриарха Пирра до последнего каторжного гребца, видят лишь сияние императорской короны. Они сами находят объяснения. Не спрашивают. А которая спросила, той и отвечено!

   Анастасия рассказывает — то, что знает понаслышке, да понаглядке — в окно дворца, сквозь щелку занавешенного окна возка… В миллионном Константинополе людям слишком тесно! Громоздятся к небесам девятиэтажные дома — старый римский запрет, не строить выше семи этажей, благополучно забыт. На верхние, самые дешевые, этажи, не доходит вода из городских цистерн, сердитый ветер норовит поднять легкие — чтобы доходный дом не завалился! — крыши. Там не топят зимой, там невыносимо душно летом…

   За нынешний, седьмой, век, по городу несколькими цунами прокатились голод, безработица, чума, и лишь волны варварских нашествий пали, подсеченные твердынями стен и мужеством защитников Города. Обезлюдел бы Константинополь, но одно падение Африки выбросило на улицы десятки тысяч беженцев, а ведь арабы и Сирию заняли. На Балканах, от Дуная до греческих островов хозяйничают славяне, в Италии — лангобарды. Так что пока, год от года, людей в граде Константина становится не меньше, а больше!

   Людей, недавно имевших многое, теперь же проживающих последнее, что удалось унести с собой — и деньги, и надежду. Их валят с ног зараза, холод, простая житейская неустроенность. Иные впадают в летаргию — оттого появилось правило покойника не хоронить, пока разлагаться не начнет. Иные просто уходят на грань смерти, но возвращаются. Таких принято крестить вторично. Мол, отныне ты новый человек, и на Землю послан заново.

   Второе крещение дает человеку силы смириться с новой судьбой. Забыть былое благополучие, чтобы постараться создать новое. Но раз так… Анастасия недоуменно смотрит на сестру, которая аж пищит от восторга.

   — Что с тобой?

   Та лезет обниматься.

   — Значит, я могу назваться Немайн и забыть про базилиссу Августину? И про древнюю богиню тоже?! Ах, как хорошо!

   Огромные серые глаза блестят от слез радости. И Анастасии не устоять. Она прижмет сестру к груди — как недавно, на мостовой. Не сможет произнести слова разочарования. Пусть Немайн — да будет так! — неприятное Пирр рассказывает, на что он еще годен? Пусть она только завтра узнает, что новое крещение не отменяет других таинств — ни бракосочетания, ни — в ее случае — помазания на царство.

   Спать Немайн легла счастливой — на час позже, чем обычно. Пела! Заливалась бы до утра, но голос не следует нагружать сверх меры.

   Утром поднялась веселая, несмотря на недосып. Пробежка по городу настроения не испортила: обычные мелкие хлопоты, разве в одном из трактиров приключилась необычно ранняя драка. В заведениях попроще работа вышибалам находилась частенько, но чтобы с утра до рассвета? Свет с лица хранительницы подобная глупость прогнать не смогла. Нашла время забежать в пострадавшее заведение. Обнаружила, что вышибалы разглядывают сбитые костяшки, полы метут, из зала выносят сломанный стол…

   — Неунывающий у нас народ, — заметила сида, устроившись на уцелевшем трехногом стуле, — война войной, а пиво пивом! Кто пьяный на работу покажется — велю гнать в три шеи, за день не платить… И городским властям так же поступать посоветую.

   Хозяин заведения потрогал кэдмановскую ленточку. Мол, я твой родич и коллега, потому прислушайся.

   — У меня люди спокойные, — сообщил, — гильдия корабельных плотников. Мои с утра не надираются. Которые мастера, чтоб звание не позорить, которые подмастерья, чтоб науку не пропить, а ученикам и работникам я сам до вечера пиво не выставляю. Такой уговор…

   — Тогда что произошло?

   Немайн знала — сейчас начнется История. Камбриец, даже если не бард и не песню исполняет, а болтает по–житейски, любую житейскую мелочь превратит в эпос почище «Илиады» и «Одиссеи». Только дай! Но время как будто есть. В городе тихо. Даже птицы на побережье отчего–то заткнулись. Трактирщик чуть прищурился. Понял: дозволено! Махнул рукой — и вот в руке у маленькой высокой гостьи дымится пинтовая кружка с отваром цикория. Самому хозяину и пива не надо: пьянеет уже оттого, что, наконец, почувствовал себя на отведенном легендами месте. И к нему волшебное существо заглянуло!

   — Квартал мой, хранительница, чуток беспокойный, но не так, чтобы уж. Те же корабелы, работники лесопилок… Кто не мастера — младшие сыновья в роду. Сама знаешь, земли теперь много — спасибо тебе и славным героям Британии! Только земля за холмами, за реками… А здесь всякий род получил столько, сколько всегда. Стали делить между своих — ну, младшим дальние земли и отвели. Так не у каждого сердце лежит родную землю покинуть. Вот и подаются в город. Кер–Сиди хорош: воздух здоровый, морской, чистенько, порядок. Главное, можно на дом заработать. В Кер–Мирддине, например, внутри стен строиться негде, а у нас простор!

   На слове «нас» улыбка Немайн стала шире. Трактирщик сразу спину выпрямил. Значит, правильно сказал. В Кер–Сиди не королевская власть! И если собрания по городу и республике хранительнице созывать, то на этой улице правит народное собрание, что собирается здесь, в «Сосне над морем». Значит, город и его чуточку.

   Рассказ ровно льется дальше. Вот речь зашла о десси — их наехало много… как бы не всеми тремя королевствами перебираются с зеленого Острова.

   — Беспокоят ирландцы? — уточнила Немайн, отхлебывая поддельный кофе. Хотя почему поддельный? Похоже, в этой истории именно цикориевому считаться настоящим… Эфиопы–то свой еще не распробовали!

   — Как можно? Что такое заезжий дом, понимают. Удивляются, что их у нас много, и только. Пожалуй, тем и отличаются, что норовят селиться вблизи заведений, где получше темное угольное. Да и какие из десси ирландцы? Там они числятся народцем дрянным, перестоявшим — потомки не Миля, а ранних поселенцев. Здесь — хороший клан, королевский. И так приезжали, а теперь, когда клану достались новые земли, а в городе полно места и работы… Все тут будут!

   Немайн кивнула. Втянула ароматный запах. Нет, если сделать еще несколько глотков, в Башне за завтраком ничего не влезет, обижать же поварих донжона не хочется. Они стараются!

   — А кто тогда бузил? Что Монтови или Кэдманы вот так, с утра… не верю!