Дальше — добрые драки и игра в подземку по–очереди. Потери: рыцари еще на ногах, но двое оруженосцев остались залечивать раны в освобожденных от варваров заведениях. Liberar Caer Sidhi di barbari! Голос сзади:
— Леди Немайн, может, петь рано? Мы и кулаками управимся! А что несколько синяков получили, не беда.
— Не беда, — соглашается сида. — Но, пусть защита желудков наших граждан дело нужное, пора задуматься и о наполненности своих. Да и спать мне пора, солнце уже высоко. Гейс!
Вот и донжон отворили, на пороге что–то тараторит Луковка. Немайн вникать не стала. Разобраться можно и выспавшись. Теперь важней, чтобы Нион разослала по городу своих девочек: болтать, прицениваться, тратить медяки на всевозможные мелочи. За побитыми проследить: куда пойдут, что скажут. Поскрипывание лифта. Навстречу — два чудовища в стеганых поддоспешниках, набитых конским волосом, лица из стали, в руках — тускло поблескивают кривые клинки… Толстой кожи перчатки вскидывают личины, под которыми — милые личики. Сестры, камбрийка и римлянка! Учебное оружие для Анастасии тяжеловато, приходится учиться с затупленным боевым, отсюда и защита. Говорят, вечером нужно устроить церемонию признания базилиссы: в соборе, с патриархом, иноземными послами и мерсийским королем инкогнито… Надо — значит, надо.
— Отлично. Подробностей не нужно, я вам доверяю полностью, — зевок удалось подавить. А что спать сестре–сиде хочется, поймут по свисшим ушам. — Успехи как?
Девушки переглянулись. Ответили — хором:
— Учусь…
Смеются. Уточняют:
— Я у святой и вечной — греческому!
— Я у великолепной — фехтованию!
Смеются! А ей, Немайн, сейчас нужен кусок мяса — вот такущий! — и постель…
Будит, как всегда, Луковка. Светило еще высоко, но сон слетает, едва ладонь пробегает по изрезанной огамическими буквами дощечке.
— На порог подбросили, — сообщает, — девочки заметили кто. Следим…
В записке значится: верни клану деньги, которые Плант Инир потратил на пергамент и чернила для запрещенных тобой грамоток. Не согласишься — дороже выйдет. Все заезжие дома станут очень шумными и неспокойными местами. В тех, куда горцев пускают, будут драки меж посетителями. В тех, куда не пускают, Иниры перекроют входы и выходы. Горожанам станет негде столоваться!
Подписи нет.
Кулаки сами сжимаются. А Нион улыбается:
- Глупые они, — говорит, — знают же: сида Немайн никому дани не платила и не будет.
Права. И все–таки — что–то тут не так. Проскочил какой–то оттенок на лицах во время безответного вопроса… Немайн вздохнула.
— Пошли за Анной и Эйрой. Сама приходи. И базилиссу Анастасию пригласи. Мне совет нужен. Может, я что–то неправильно поняла, не по–камбрийски. И… кто из рыцарских жен родом с холмов?
Кто лучше женщин умеет читать чувства по лицам?
Немайн снова бежит — не давят к земле доспехи, и меча на поясе нет, вместо него в руке привычная тяжесть ивового посоха. И одета, как обычно — в любимое, дареное, зеленое. По пустякам все равно не стоит останавливать, но если дело не пустяк? Сида останавливается в ответ на окрик. Дергает ухом.
- Смотритель ветряка? Помню тебя. Слушаю, но недолго: тороплюсь.
Значит, обычное нытье пожилого человека придется отложить пока в сторонку. Сказать главное.
- Мне на рынке отрез ткани не продали. Сказали, твой приказ… За что? Я хороший…
Уверенно говорит. И совсем не прячет от лишенных белков глаз прижатую деревянной фибулой ленту в красно–желто–черную клетку.
— Хороший? А вот девушка идет — она плохая?
— Да я вообще этой девицы не знаю, леди сида.
Действительно, удивлен.
— Зато она знает, что люди в такой же, как у тебя на плече, клетке заставили ее мать встать на два часа раньше и лечь на два часа позже, чтобы приготовить пищу ее отцу, братьям и ей с сестрой. А потом бегать по городу, разносить обед каждой из кровинок. Зато она как раз в суконной лавке первую половину дня работает! Вторую — учится. Твой клан ее обидел — тебе и отвечать.
— Но я–то хороший…
— Ты хороший. Так сними ленту. Все тебе продадут. Не хочешь? А ведь если твои горожане–соседи поссорятся с твоей горной родней, тебе придется выбирать. Если ты, конечно, их не помиришь.
— Но старшина…
— Я сказала. А старшина служит клану, не клан старшине. Или у верховских уже не так?
Перехватила посох поудобнее и побежала дальше. Смотритель ветряка глядел вслед, пока сида не завернула с прямой улицы на круговую, потом вздохнул. Потрогал пальцами ленту. Потеребил. И решительно зашагал в сторону рынка.
Новый день, заведение старое. Стены потрепаны, внутри из горожан лишь крепкий народ, что не опасается горских кулаков. Ни пледов, ни клановых лент: под булавками и фибулами цвета города — как на знамени баталии во время учений. Белый — цвет друидов и сиды. Небесный — цвет Богородицы. Купола над собором еще не поднялись, но будут как вечерняя синева. С золотыми звездами, не иначе!
Почему одели городские цвета? Никто не желает впутывать родной клан в возможную кровную месть. Да и не у каждого горожанина за спиной клан. У греков, например, пока нет.
Лица суровы, из кружек тянет горечью паленого ячменя. Если горцы обидят хоть кого… Если произнесут хоть какое поношение в адрес заведения или его хозяина… Увы. Иниры осмотрелись. Сникли — ненадолго. И ну свариться между собой! В воздухе такие речения повисли, что детей и девок — долой! А там и кулаки пошли в ход. Друг друга волтузят, но мебель трещит, и пол, того и гляди, подломится. В такой притон с семьей не заглянешь, да и спокойному ремесленнику обедать с оглядкой неловко. А придраться не к чему!
Но вот одна из трех дверей трактира распахивается. Да, из трех, не из пяти — так и заведение поменьше рангом, чем «Голова Грифона», в которой до зимнего похода хозяином был Дэффид ап Ллиувеллин. Отец сиды! На пороге — сама.
— Мяса мне, жареного, — Немайн говорит громче обычного, но вовсе не кричит. А слышно отлично. — Свининки, пожалуй.
— Окорок, леди сида? Долю героя?
— Нет. Мне еще не хватало тут всех изобидеть или, хуже того, поубивать… Давай ребрышки!
И вкусно, и сакрального смысла никакого. Впрочем, и доля героя вряд ли вызвала бы возражения. Никто не усомнился, что маленькая сида способна уложить хоть всех богатырей Британии. Считают великой и ужасной — это хорошо, и почти правда. Но считают и древней богиней. Не тобой. Раньше, когда главным было — выжить, в глаза не бросалось, слух не резало… Теперь против шерсти, или словно уши надрали как следует. И неприятно, и стыдно, и неловко как–то!
Немайн хмыкнула, снова прищелкнула пальцами. На сей раз ее почтил вниманием уже не хозяин — ему нельзя, он и других уважить обязан — девчонка. Видимо, дочь. Платье с карманами — «как у сиды», только белое. По рукавам и подолу — узкая полоска местного нестойкого пурпура.
— Пока заказ готов будет, принеси мне кофе и сыра с гренками, — сказала сида, — в Башне сегодня ужинать не буду. Сама видишь, какое зрелище. Лучше, чем в Колизее…
Подняла руку, кисть в воздухе крутнулась: гулять, так гулять! Ноги — со стороны жест залихватский, на деле точно выверенный, чтобы ничего, кроме ткани шоссов, не показать — на стол. Острые зубы хрустят горячими гренками. Уши чуть поджаты: все же горцы так шумят, что побелка с потолка сыплется. В остальном — безразлична. Видно, в древней Ирландии в заезжих домах такая гульба была обычным делом. А захочет что сказать — ее голос сквозь любой гам проходит, как нож сквозь масло.
