Якорь упал в воду. Над кораблем, носящим странное название «расшива», прозвучало:

   — Носовые колеса — СТОП!

   Колеса, которые вращает речная вода, с недовольным скрипом останавливаются. Останавливается барабан, на который наматывается бечева, подтягивающая корабль вверх по течению. Корабль тоже приостанавливается.

   — Средние колеса — ХОД!

   Колеса начинают крутиться. Первые обороты даются легко, но вот только что заведенная бечева натягивается стрункой. Корабль вздрагивает… и начинает новое движение вперед. Ровно до тех пор, пока не поравняется с тем якорем, который завезли раньше. Снова остановка. Команда:

   — Носовой якорь — поднять!

   Люди налегают на кабестан. Оборот за оборотом — и вот острая стальная игрушка, больше похожая на оружие великана, чем на якорь, пойманной на крючок рыбой повисла возле борта. Ненадолго. К борту опять подходит лодка — за носовым якорем. Забирает. А вода вновь крутит колеса, наматывается бечева на барабан. Двое суток нелегкого труда — и экипаж, числом не больший, чем на обычной гребной барке, поднял вверх по реке груз, который не утащить и полусотне местных суденышек.

   Анастасия оглядывается на сестру, что размахивает руками и радостно вопит. Недостойно императрицы? Какая ей разница! Ее империя у нее под ногами. Отобрали одну — построит новую!

   Для такого корабля и причала не нашлось. Так расшива и встала — завела все четыре якоря, три рабочих и запасной, вцепилась в дно речное, замерла напротив низкого берега. Дальше — лодки, и для людей, и для грузов. Сначала — личные вещи пассажиров, потом — товар. И тот, что в республике сделан, и тот, что из Африки привезли. Выйдет — как меньшая ярмарка. Даже хорошо, что до настоящей недолго осталось — многим уже невтерпеж, а тут на прилавках появятся новые яркие ткани,

   Все, чего в Кер–Сиди много и что идет задешево, здесь можно сбыть по выгодной цене. Например, африканскую пшеничку. В столице Диведа наверняка распробуют «гербовый» хлеб, пышную белую буханку со знаком циркуля на поджаристой корочке. Впрочем, здесь циркуля не будет, его заменит вздыбленный медведь Диведа — если керамические формочки для теста не разобьют при выгрузке.

   Меркантильным мыслям недолго держаться в рыжей голове — в Немайн врезается вопль:

   — Майни!!!

   А вслед за ним и младшая из старших сестер. Сиан. Ух, как выросла! И в носу щиплет…

   — Майни, ты чего плачешь?

   — От радости…

   И от эффекта обнимок заодно. Впрочем, самый сладкий рев впереди. У Немайн еще три сестры, и если с Туллой можно вежливо потереться щеками, с Эйлет и Гвен этот номер не пройдет. Все, до утра нет ни базилиссы, ни богини, ни хранительницы. Никого нет. Только счастье…

   И цепляющий спину горький взгляд. Анастасия! Разглядывает Глэдис. Шепчет:

   — Не похожа…

   Ну да. В глубине души, наверное, надеялась увидеть маму. Свою, базилиссу Мартину, пусть покалеченную почти до неузнаваемости. Надо что–то ей сказать… А что? Улучить мгновенье, подобраться, шепнуть:

   — У тебя есть я! А еще постарайся выспаться. С утра нужно к королю Гулидиену, иначе обидим. А вот до него — к тому, кто важней короля, весточку я уже отправила… Так что и встать до утра придется!

   Пусть гадает. Пусть помогает разобраться с грузом — хлопот хватит до вечера. Потом, за столом, она распробует стряпню Гвен… в Жилой повара хорошие, но не настолько. Понаслаждается вниманием — в узком кругу. Шестерых разом она переносит уже легко. Расскажет, как правильней распорядиться африканским шелком… А потом будет предутренняя тьма, распахнутое — снаружи — окно. Немайн, помогающая одеться, по очереди поторапливает и шикает. Почти побег. Для девушки, недополучившей четыре года детства — самое то!

   Черное небо без звезд. Луна с вечера была — закатилась. Все, что направляет в темноте — горячая ладонь сестры. Августина — нет, теперь Немайн — шагает медленно, словно ощупью, но уверенно. На взволнованный шепот ответила:

   — Я дорогу помню. Боюсь споткнуться или врезаться. Вдруг на пути что–нибудь положили?

   Остается верить. Глаза понемногу привыкают к темноте, но не видят ничего, кроме смутных теней, которые днем превратятся в деревья и дома предместья.

   Потом — косогор под ногами, сбившиеся полукругом острые колья, выхваченная рыжим факелом из тьмы каменная кладка. Ворота город ночью не откроет, но калитка для вылазок всегда готова принять человека, знающего верное слово.

   Гулкие шаги, ведущая со стен лестница…

   — Хорошо, — говорит сестра и повторяет: — Хорошо, что в этом городе я — своя. Хотя и строю новый…

   Внутри кольца стен — шаг шире. Сюда не пускают скот, здесь не держат кур, коз и свиней. Собаки, и те не всем позволены. Зато, не вступишь в нехорошее, и в городе будет меньше заразы. Здесь все еще помнят последнюю чуму, потому не ворчат. Считают, что заразу разносит дурной воздух. Сестра уверяет, что все зло от блох, но канализацию в своем городе провела и тоже не пускает на улицы живые инструменты. Права — пусть мудрецы спорят, какая зараза опасней, а ей, Анастасии, не по душе ни вонь, ни мелкие кусачие твари.

   Впереди крылом бабочки колеблется огонек. Потайной фонарь! Простенький: пять стенок и сальная свеча. А позади — мрак, который возле огня всегда гуще.

   — Привет, Тристан, — говорит сестра. В темноте не видно, но уши наверняка дернулись вперед. Теперь кажется, что они у нее всегда были, настолько подходят. — Вижу, мои рассказы пригодились.

   — Привет, Майни, — откликается темнота ломающимся голосом, — это что за взрослая с тобой?

   — Моя сестра, моя крестная, моя подруга… И она не настолько взрослая, чтобы с ней было неинтересно. Кстати, раз я здесь — приходи завтра на ипподром к третьему часу первой стражи. Буду учить бою тебя, ну и дружину заодно. Не передумал быть рыцарем?

   — Нет. Но отец все равно учит меня хирургии. Все время, что не ходит по вызовам и не корпит вместе с Брианой над книгой о тебе. Говорит, ты отличаешься — но не настолько, чтобы от этого не вышло пользы остальным.

   — Это хорошо… Дай–ка фонарь!

   Мерцающий и тихонько шипящий свет упал на мальчишку.

   — Возмужал, — констатировала Немайн, — в плечах прибавил. Пора браться за утяжеленный меч. Мулинеты освоил?

   — Ага. Показать?

   Свист рассекающей воздух палки. Быстрые удары в пустоту — туда, где могла бы быть голова противника, предплечья, сжимающие оружие кисти… Удары сверху, сбоку, снизу — градом. Вспомнилось, как на расшиве сестра уклонилась от удара Эйры. Но как уклониться от такого?

   — А еще я могу вот что!

   Палка перелетает в другую руку. И — то же самое, но левой! Дождался одобрения. Улыбнулся.

   — А ты тоже стала на взрослую похожа. Ну… статью.

   Не видно, но наверняка покраснел, как вчерашняя запеченная форель!

   — У меня сын.

   — Ага… А почему не подросла?

   — Я взрослая, Тристан. Вот такая маленькая, но взрослая…

   Дети — даже прошедшие войну и работу в полевом госпитале, неуверенность чуют за милю. Если это Тристан… Сестра рассказывала. Сын врача, желает быть воином, в прошлом походе помогал отцу. Теперь его учат на хирурга.

   — Совсем взрослая? Не верю!

   В ответ — печальный вздох. Августине до двадцати лет, полного совершеннолетия по римским законам, несколько месяцев. Что хуже — потерять в тюрьме годы детства или раннюю юность?

   — Взрослая. Но — сида! Кстати, отчего ты решил, что быть врачом и воином разом нельзя? Учебы больше, служба тяжелей… но ведь и чести больше!

   — Но ведь врачи не воюют…