Подпереть бы подбородок кулаком да подумать хорошенько, но ноги рвутся в пляс, а по голове, как пыльным мешком — громкий голос. Клидог Кередигионский! Неужели расслышал? Да еще и греческий разобрал?

   — Мудро сделал король Гулидиен, что заключил союз, — возгласил самый беспокойный сосед диведцев, — особенно со мной. Хорошо иметь добрых союзников!

   Можно выдохнуть. Просто похвальба… Сколько с ним торговались — кошмар. Да и выторговал Клидог немало: право на вторжение в Гвинед, единственное королевство Камбрии, у которого на троне вместо законного монарха нортумбрийская марионетка. Не заселенные врагом земли будет отвоевывать — явится освободителем к своим же братьям. В разы меньше послевоенных хлопот! Но — к чему перечить? Вот и принц Рис, самый младший из братьев диведского короля, согласен.

   — Хорошо… — говорит, — Но отчего твой разум остановился на этой мысли?

   — Оттого, — отвечает Клидог, — что от союза со мной Дивед получает многократную выгоду. Во–первых, забывает про возможное нападение из Гвинеда. Общей границы у вас нет, но кроме горных перевалов и прибрежных долин есть и общий путь — море. Во–вторых, доказывает, что вы все–таки на этой земле не чужаки. Ваш клан давно в Камбрии обитает, но вы — десси, ирландцы. А вот я, или, скажем, Артуис ап Мейриг — исконные жители…

   — То есть, — продолжил за него Рис ап Ноуи, — бритты.

   И, словно самого неприятного имени было мало, прибавил:

   — Трусы и бездари, отдавшие свою землю саксам!

   Зал, словно получив команду, вспыхивает злым шумом. Каждый стол — и каждый по–своему.

   — Верно! — гремит север, — Мы — не бритты. Мы — камбрийцы! Вот я зимой четыре головы Хвикке взял… Да если бы каждый бритт артуровских времен взял по одной голове — никаких саксов на нашей земле б не осталось!

   — Зато я первый в их лагерь ворвался!

   — Ну, я–то на стене стояла… Зато муж! Он у меня скромный, сам не скажет, но даже не смотрит, что там с врагом после удара делается… Нет нужды… Хотите — щит кулаком проломит? Без всяких копий?

   — На заклад? Без заклада не то веселье!

   Щит не меч, в пиршественную залу вхож. И куда деваться ему, крепкому, беленому, когда его держат в восемь рук, чтоб не увернулся? Щепки летят! В бою все не так, удар редко приходится прямо, и ловкий часто берет верх над сильным…

   Чиновный стол превратился в мечту разведчика. Не крапивное семя, брызжа в ярости слюной, мелочный сор под ноги королям метет — филиды, живые архивы британских держав, выбрасывают крючки и зацепы. У Эмилия память покороче, но до пергамента он все донесет, не расплескает. И начнет медленную и верную работу, именно что крапивную — из крапивных веревок рыболовные сети делают!

   Врачи сварятся громко, выразительно и совершенно непонятно. Латынь Немайн знает, но названия хворей переменились, и все богатство сравнений и пожеланий благополучно ускользает даже от треугольных ушей.

   У бардов слова понятны и сильны, но через меру обильны. Песни перепевают и выворачивают, стихи разбирают построчно, пословно и посложно. И как ловко друг друга поносят: иная хула на соперника выглядит как славословие своему королю… и, увы, не только королю. Каждый второй рискнул восхвалить римскую императрицу. И каждый четвертый — великую сиду. Так старались угодить, что в красавице, умнице да богатырше сиду можно было узнать только по имени. Что древнюю, что — настоящую.

   Немайн патока приелась быстро. Повернула голову, брови сдвинула — не притихли, но дружно вернулись к славным королям, да друг к другу. Выходит, хорошо, что по Камбрии ходят сказки о бардах, вдруг седеющих от одного взгляда Неметоны… Может, не так уж плохо — быть древней сидой? Такой, которой все по плечу, и ума особого не надо, пока есть сила и пророческий дар. Сила, которая уже дрожит в мускулах, и дар, который требует обернуться к восточному столу, за которым вот–вот случится страшное.

   Стол ремесленников. Оружейники, самые почтенные из всех, хвалятся умением и бьются об заклад — и добро, не здесь, на пиру, будут плавить и ковать! Потом. Получится соревнование в мастерстве… что плохого? Тем более, мастер Лорн, которому действительно есть чем хвастаться, молча ухмыляется в усы. Умеет ждать, а не умел бы — не выплавил бы первый в этом мире булат. Это было в прошлом году, а в этом… А в этом он пока молчит, и правильно делает!

   Разве то, что все чаще звучит имя Немайн, как судьи, да все громче нарастает уверенное:

   — Она наша! И сидит верно…

   Да. Немайн сидит на восточной стороне королевского круга. И это плохо, потому что столы вот–вот начнут делить королей. Но это и вполовину не так плохо как то, что развели ювелиры и ткачи. Гильдии, женская наполовину и женская поголовно!

   Голоса громкие, иные с тем серебром, что любой гам прошьет навылет. Немайн мгновение назад жалела, что сестра–римлянка плохо понимает по–камбрийски — теперь радуется. На востоке нарастает стремительный, неизобретательный, но ох и злой бабий лай. Хмель выплеснул то, что камбрийки привыкли прятать за достоинством воительниц, кровью и жизнью отвечающих за единое слово.

   Начиналось с обычного — про руки, глаза да мозги, мол, такой не то, что уток сидовского станка — иглу костяную не доверить.

   Выскочило — лютое, древнее. Времен, когда женщина была слишком слаба и слишком плохо вооружена, чтобы быть в состоянии убить другую. Дикое. И — римское! Изо ртов льется самое грязное и самое страшное, что только можно измыслить для поношения другой женщины — той, что назначена быть опорой дому, мужу и детям, хребтом семьи.

   — Заткнись, порожний мех! Двоих мужей со света сжила — так и от третьего приплода нет… Тут не быки виноваты, коровенку надо под нож!

   — Кто б говорил! Для меня без венчания и солененькое не в радость, а ты, сука течная, за труса вышла, что от походов под кровать хоронится — в которой ты с ухажерами кувыркаешься… И я–то не вру, примета есть: двойня от одного мужчины не урождается! А ты по зиме как раз двойню…

   Немайн захотелось встать, пригрозить… Еще чуть — и перейдут грань, за которой неважно — действуют ли на пиру правила заезжего дома. Довольно одной вспомнить, что она не говорящий скот, а человек. Значит, воин, а всякий воин Камбрии знает слова, что на любом пиру, в важнейшем из заезжих домов не оставляют обидчику выхода и означают одно.

   Поединок.

   Не до победы, не до первой крови — до отрезанной головы побежденного!

   Впрочем, лишь мужчины ограничиваются головой. Женщинам мало убить соперницу. Их обычай требует опозорить убитую — задрать платье, отрезать груди… Трофеи. В языческие времена их хранили — вместе с головой.

   Немайн вспомнилась Анна. Теперь ученица, а когда–то чуть–чуть до взятия трофеев не дошло. Немайн скосила глаза вниз, на собственные прелести. Когда–то были бугорки, теперь холмы. Урок: иногда стоит меньше восторгаться чужим, которого себе не желаешь. А то можно и подарок получить. Трофей, который ни у кого отрезать не пришлось, но которым ученица и подруга гордится куда больше обладательницы.

   Если бы в поединке всегда побеждал правый… но какая правда может быть в пьяной перебранке?

   В рыжей голове мелькают варианты приказов. Свару можно прекратить… Но у гильдии есть глава. Лекарева Элейн. Славная женщина, с которой хорошо вести дела — и которая в состоянии держать в кулаке склочный длинноволосый народ.

   И это она спокойно произносит половину роковой формулы — ровно до места, где должно стоять имя вызванной! За столом — тишина.

   — Веселитесь, девочки, — голос ласков, взгляд холоден. — Веселитесь. Но каждая, кого я окликну по–имени до утра…

   Вот именно поэтому глава гильдии — она. Последняя женская дуэль случилась в Диведе почти два десятка лет назад — и кто, думаете, на ней победил? Деловая хватка, ловко подвешенный язык, хорошие связи — все это влияет на выбор. Но власть, не способная при нужде опереться на страх — власть только по имени.