– Шайтан! – пробормотал Али-Мехмет-мурза, забыв о кофе.

– Возьмите вашу чашку, – напомнил ему Потемкин.

С таким же поклоном Анастасия подала кофе и Казы-Гирею. Она даже задержалась около него подольше. Двоюродный брат хана, конечно, бросил взгляд за вырез ее платья, но тотчас отвел глаза. Злая усмешка искривила его губы. Вообще отвернувшись в сторону от русской красавицы, он пробормотал сквозь зубы: «Сагъ олунъыз!»[10] Когда она уходила от него, то снова почувствовала тот особый взгляд, что не давал ей покоя на дипломатическом обеде. «Значит, это все-таки был он!» – решила Анастасия.

Дождавшись, пока она вместе с лакеем покинет комнату, Потемкин перешел к конфиденциальной беседе. Его волновали нынешние отношения в многочисленном семействе Гиреев. Русским, в частности, было известно, что против молодого хана интригуют его братья: Арслан-Гирей, предводитель ногайской орды, и Бахадыр-Гирей, обретающийся на Тамани. Еще один его родственник – сын хана Крым-Гирея, предводитель абазинской орды Мехмет-Гирей, тоже не скрывал своих враждебных намерений.

Спору нет, все они могли претендовать на престол в Крымском ханстве. Но русские уже сделали ставку на Шахин-Гирея, уже вложили в этот проект большие средства и пока не видели необходимости заменять главную фигуру.

Хотя этот выбор, скорее, был случайным, чем целенаправленным, заранее определенным. Просто в августе 1771 года тогдашний правитель Крыма Сахиб-Гирей отправил в Санкт-Петербург посольство. Оно должно было передать императрице лист с присягой, подписанной ста десятью беями и мурзами, и грамоту об избрании Сахиб-Гирея ханом. Руководил посольством именно Шахин-Гирей, младший брат хана, недавно получивший титул калги-султана.

Первая сугубо официальная аудиенция проходила в тронном зале Зимнего дворца. Русские и татары целый месяц согласовывали ее церемониал. Двадцатипятилетний калга-султан хотел войти в зал, не снимая своей крымской черно-каракулевой шапки.

Это было совершенно против правил, установленных российским императорским двором для дипломатических представителей такого ранга. Но в конце концов императрица согласилась. Шахин-Гирей вошел в зал в шапке, вручил ей подписной лист и грамоту, произнес речь и выслушал ответ на нее, текст которого посланцы хана получили заранее.

А дальше все вышло совсем не по протоколу.

Шахин-Гирей понравился Екатерине Алексеевне. Она угадала в нем человека пытливого ума, глубоких знаний и высоких культурных запросов. Он действительно свободно владел греческим и итальянским языками, знал европейскую живопись и литературу, сам писал стихи.

Удивленная такими талантами пришельца из обширных причерноморских степей, она написала Вольтеру: «У нас в настоящее время находится паша султан, брат независимого хана крымского… Крымский дофин – самый любезный татарин, он хорош собою, умен, образован не по-татарски, хочет все видеть и все знать… Все тут полюбили его…»

Под словом «все» императрица в первую очередь подразумевала себя. Она приглашала Шахин-Гирея на военные маневры и парады, на спектакли придворного театра и балы, возила в Адмиралтейство, на фабрику фарфора, железоделательный завод и даже в Смольный институт благородных девиц, чтобы похвастаться успехами женского образования в России.

Переполненный новыми необычными впечатлениями, калга-султан теперь охотно являлся на неофициальные аудиенции, например, в Царское Село. Здесь в уютном кабинете, сидя у камина, Екатерина благосклонно внимала речам Шахин-Гирея. Он говорил все то, что она хотела слышать. Он пылко обличал средневековые нравы при дворе Сахиб-Гирея, шутил над азиатскими обычаями крымско-татарского народа и строил планы грандиозных преобразований в своей родной стране. Дело было за малым. Следовало лишь возвести его на трон вместо старшего брата, и так Россия получила бы новое, по-европейски устроенное государство, настоящий форпост на Юге, важный для ее извечной борьбы с турками.

Только министр иностранных дел канцлер Панин был недоволен затянувшимся пребыванием калги-султана в Северной Пальмире. Его люди следили за татарским принцем и доносили весьма неприятные вещи. Молодой татарин, легко приобретя столичный лоск, вел жизнь великосветского франта, то есть играл в карты, кутил, приобретал предметы роскоши и входил в большие долги. Панин составил для царицы подробнейший доклад, в коем перечислил прегрешения Шахин-Гирея. Екатерина Алексеевна его прочитала. Она пригласила на беседу своего любимца и по-матерински снисходительно пожурила его. А Панину приказала заплатить за него долги из бюджета Иностранной коллегии. Первый раз – пять тысяч рублей. Второй раз – десять тысяч рублей.

Продолжая изучать Россию и развлекаться в Петербурге, Шахин-Гирей вскоре заложил купцу Лазареву подарки императрицы – бриллиантовый перстень и золотую табакерку с ее портретом. Тут уж царица сама внесла восемь с половиной рублей за оба предмета и вернула их крымскому гостю с дружеским увещеванием.

Избранный в 1777 году ханом, Шахин-Гирей перешел из-под опеки Панина под опеку Потемкина, и крымские дела тотчас превратились в головную боль для губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Ведь не благоустроенная, спокойно живущая под сенью справедливых законов страна досталась в управление знатоку итальянской и персидской поэзии, а взбудораженное государство, подошедшее к новой вехе своей истории. Патриархально-феодальные отношения вместе с полуколониальной зависимостью от Турции окончательно уходили в прошлое. Им на смену должны были явиться другие.

В сущности, это была революция.

Но железной воли революционного лидера, бешеного напора человека, решившего перевернуть весь мир, когорты верных соратников, одержимых одной с ним идеей, молчаливой поддержки народа – вот чего не хватало Шахин-Гирею. Слишком долго он жил вдали от родной страны, слишком плохо знал ее людей. Он привык всегда быть одиноким, не зная ни преданных друзей, ни яростных врагов. Потому теперь, очутившись на вершине власти, у всех на виду, сделался страшно уязвимым.

Вынужденный охранять молодого хана, Потемкин присматривался ко всему, что вокруг него происходило. Тема внутренней безопасности ханства всплыла и в этом разговоре. Али-Мехмет-мурза сообщил князю, что в последнее время наблюдается прямо-таки повальное нашествие на полуостров всевозможных коммерсантов из Стамбула и уследить за ними за всеми нет никакой возможности. Кроме того, у многих чиновников ханской администрации объявились вдруг щедрые родственники в Турции, приславшие им богатые подарки.

– Что же, по-вашему, мы должны делать? – сурово спросил его Светлейший.

– Что делать? Пока не знаю, – пожал плечами посол. – Но сейчас хотелось бы выпить еще чашечку вашего изумительного кофе…

Клубы дыма, пахнущего свежими яблоками, плавали в «турецком кабинете». В кальяне с изумрудными мундштуками табачная заправка подошла к концу. Вместе с ней крымские гости выкурили и весь гашиш. Потемкин с некоторой тревогой наблюдал за их поведением. Оно стало слишком странным. Блаженная улыбка бродила по лицу Али-Мехмет-мурзы. Он что-то бормотал себе под нос. Казы-Гирей, наоборот, стал еще мрачнее. Он сидел, как истукан, и глаза у него словно остекленели.

– Вы говорили про турецких коммерсантов… – Потемкин наклонился к Али-Мехмет-мурзе.

– Нет! – встрепенулся тот. – Я говорил о кофе. Так вот, сдается мне, что женщина научилась варить кофе в Турции. Во время моего последнего путешествия по Румелии я видел там таких красавиц. Их предки пришли с далекого севера. Потому они не похожи на тех наложниц, что турки обычно покупают на рынках Средиземноморья… Кстати, а сколько бы вы взяли за нее, князь?

– Эта женщина не рабыня.

– О, я знаю нынешние цены на Аврет-базаре! – погрозил ему пальцем татарин. – Больше тысячи пиастров никто за нее не даст. Но я предлагаю вам полторы. По дружбе.

– Говорю вам, она не рабыня. Она принадлежит к знатному роду и совершенно свободна.