– Да все, что ли, посходили с ума? – взревел Нух II. – И ты хочешь оставить меня в беде? Вы что, все сговорились, что ли?

– Нет, повелитель. Это лишь… – Ахмаду стало даже жаль эмира, но он не мог объяснить ему всего, во всяком случае, не сейчас, когда время, как песок, уходит сквозь пальцы. – Меня ждут. Обещаю вам, что, когда вернусь, найду решение, как вразумить ваш гарем.

Он проворно повернулся, оставив ошеломленного эмира в его опочивальне, и направился к воротам дворца. Как ему найти Садлина? Может быть, просто постучать в дверь дома писаря? Но если его там не окажется, никто не скажет ему, где может быть кочевник. И тут он вспомнил про палатки Саддина перед воротами дворца. Кочевник часто бывал там, и можно было в конце концов дождаться его появления.

Ахмад спешил по коридору, не обращая внимания ни на слуг, ни на чиновников, шедших размеренным шагом людей, облеченных государственной службой. С некоторыми он сталкивался, другие успевали уворачиваться. Ахмад поскользнулся на гладком мраморе, с трудом сохраняя равновесие, и вновь устремился вперед. Он шел все быстрее и быстрее. Выйдя за ворота, побежал, не обращая внимания ни на охрану дворца, с удивлением смотревшую ему вслед, ни даже на то, что забыл надеть накидку и другую обувь. Все это в настоящий момент было ему совершенно безразлично. Его мысли занимал только святой камень. Они подгоняли его вперед и окрыляли.

«Возможно, камень Фатимы еще у Саддина», – думал Ахмад и мысленно прикидывал, как сделать так, чтобы выкупить его у кочевника. Он был готов не раздумывая пожертвовать, если будет необходимо, всем своим состоянием, даже положением и именем ради этого камня. Если начать разговор умело, то можно избежать всего этого. Надо только не дать понять кочевнику, как много для него значит камень. А вдруг эта бесценная реликвия уже нашла своего покупателя и находится в руках вора или даже безжалостного убийцы? Что делать ему в этом случае? Ахмад страшно нервничал.

– О Аллах, взываю к твоей милости, – бормотал несчастный Ахмад. – Сделай так, чтобы мне не опоздать.

И ускорил шаг.

Едва дыша, выбившись из последних сил, Ахмад наконец добрался до палаток кочевника. Всякий раз, когда он бывал здесь, перед воротами города, и видел множество палаток, он вновь и вновь восхищался тем, как огромен и одновременно красив лагерь Саддина – ничего общего с примитивными пристанищами, сделанными из грязных, плохо обработанных шкур, о которых рассказывала его мама. Когда Ахмад был маленьким мальчиком, она часто говорила ему о кочевниках. И он, как завороженный, вслушивался в каждое слово. Мурашки бежали по его спине, мама же, по обыкновению своему, презрительно щелкала языком. Она плохо относилась к мужчинам, женщинам и детям, не имеющим постоянного жилища, проводящим свою жизнь в вечных переездах от города к городу, от оазиса к оазису и ограничившим свое бытие лишь подсобной, черной работой, воровством и надувательством. Кочевники считались бедными, грязными и необразованными людьми и ни в коем случае не входили в круг общения клана благородной и знатной семьи Жахркун. Вот что явствовало из рассказов его матери. Иногда, глядя на палатки Саддина, он поражался тому, насколько глубоко проникли в его сознание слова матери – и как мало они соответствуют действительности.

Палаточный город состоял из более сотни палаток. Его населяли слуги, погонщики скота со своими семьями, кузнецы, шорники, ткачи и гончары. Палатки, простые и неприметные, казалось, сливались с окружавшими их песком и глиной. Некоторые из них были столь велики, что спокойно могли вместить пятьдесят и даже более человек, другие же – чересчур маленькими и скромными. По ночам в палатки загоняли даже верблюдов и лошадей. Жизнь в лагере подчинялась определенному порядку, как в любой деревне или городе. Разница состояла лишь в том, что строения здесь были воздвигнуты не из обожженного глиняного кирпича, а из хлопковой, льняной ткани и выделанной кожи.

Тяжело дыша, Ахмад схватился за левую сторону груди. Она болела так, будто кто-то при каждом вдохе прокалывал ее острыми копьями. Пот заливал лицо, и одежда прилипла к телу. Шатаясь, выбиваясь из последних сил, он продвигался по стихийно возникшим между палатками улицам. На пути ему встречались женщины, которые пекли хлеб странным открытым способом, болтали друг с другом или мыли своих детей. Они были одеты в яркие цветные наряды, а лодыжки их ног и запястья рук украшали тяжелые браслеты из серебра. Завидев Ахмада, женщины поспешно прикрывали лица своими широкими платками или исчезали внутри какой-нибудь палатки. Наконец ему встретился мужчина. Старик сидел на земле возле своей палатки и обрабатывал шилом кусок кожи.

– Мир вашему дому, добрый человек! – поприветствовал его Ахмад. – Простите за беспокойство. Мне нужно поговорить с Саддином. Не знаете, где его можно найти?

Мужчина оторвался от своего занятия. Он с таким подозрением изучал Ахмада, что тому стало не по себе. Ахмад неожиданно осознал, что в этом палаточном городе он чужак, незваный гость. Его фамилия и должность великого визиря здесь не значили совершенно ничего. Как все кочевники, эти люди ни от кого не зависели и подчинялись только своему предводителю. Даже Нух II ибн Мансур не имел права приказывать этому простому человеку, сидящему в пыли и занятому своим ремеслом.

– Там, сзади, – не сразу и не особенно дружелюбно ответил старик. – У лошадей.

Ахмад поблагодарил и из последних сил устремился в направлении указательного пальца старика.

Вскоре он был возле палатки, где размещались лошади кочевников. Еще издалека он услышал людскую разноголосицу, сопровождаемую ржанием лошадей. Перед палаткой больше дюжины мальчишек лет двенадцати-четырнадцати крепко удерживали за поводья и недоуздки в два раза большее количество лошадей. Прекрасные благородные животные, волнуясь, пританцовывали, фыркали и ржали. Юные пастухи старались усмирить их. Но усилия были не так уж и заметны. Мальчики беззаботно смеялись и шутили, подзадоривая друг друга.

Ахмад подошел к одному из них, стоявшему ближе всех.