Кант замечает, что в четвертой антиномии «…из одного и того же аргумента в тезисе выводится бытие первосущности, а в антитезисе, с той же строгостью, — небытие ее» (11, т. 3, стр. 429). Это получается как раз оттого, что в тезисе этой антиномии Кант отказался от хода доказательства от противного. Философ подчеркивает, что возникающее в этой антиномии противоречие происходит не от логических ошибок, а от более глубокой противоречивости разума, но приведенный им в пояснении к антитезису пример этого не доказывает. Он ссылается на два взаимопротивоположных вывода из факта, что Луна при своем движении вокруг Земли всегда обращена к ней одной и той же стороной, но ведь выбор одного из двух ответов (Луна вращается или же не вращается вокруг своей оси) однозначно зависит от выбора точки зрения наблюдения.

Общий вывод таков: равной и полной обоснованности тезисов и антитезисов антиномий чистого разума у Канта не получилось. Но замысел его был глубок: равная и полная обоснованность должна была бы иметь место при том непременном условии, что все четыре антиномии разворачиваются в области понятий о некоем едином мире, который поддается то «догматической», т. е. идеалистической (в тезисах), то «эмпирической», т. е. материалистической (в антитезисах), интерпретации. Но точное соблюдение этого условия невозможно, так как две взаимопротивоположные философские интерпретации сильно изменяют смысл употребляемых в них терминов «мир», «начало», «причина». Поэтому когда Кант ищет радикального выхода из антиномий путем различения между «двумя» мирами — явлений и вещей в себе, — он косвенно указывает тем самым на факт непримиримости двух основных философских направлений. Комментаторы признают, что «формулировка из примечания к антитезису третьей антиномии поистине близка к атеизму» (46, стр. 381), тогда как, например, тезис четвертой антиномии есть сосредоточение религиозно-идеалистической точки зрения. Антиномии Канта не оставили равнодушными ни одного из крупных мыслителей вплоть до наших дней (ср. 27).

Как мы видели, за исключением антитезиса, второй антиномии, все остальные антитезисы и тезисы остались Кантом не доказанными (даже при учете указанного выше условия). Но это не значит, что все они ложны. Правота — на стороне всех четырех тезисов, но если их понимать не метафизически: доля относительной истины есть по крайней мере во втором и третьем тезисах, когда они взяты в единстве со своими антитезисами; входящие в них термины «простота» и «свобода» надо будет понимать в диалектическом смысле.

А где то спасительное средство, которое вывело бы разум из тупиков антиномий? Отказываясь от критерия практики, Кант утверждает, что «само решение этих задач никогда нельзя найти в опыте…» (11, т. 3, стр. 446). Искомое решение он обещает только ценой полного принятия посылок его агностицизма, априоризма и дуализма. И потому Кант считал свои антиномии одним из доказательств правоты своего идеализма. «…Посредством антиномий мы можем косвенно доказать трансцендентальную идеальность явлений…» (11, т. 3, стр. 461, ср. 81, Bd. 2, S. 515). В действительности же дело происходит наоборот: чувствуя шаткость своей аргументации, Кант прибегает в качестве якоря спасения к простому постулированию принципов своей философии, как якобы уже доказанных. Но нужны ли тогда вообще антиномии чистого разума для философии Канта?

Ряд комментаторов отвечают на это отрицательно (и они с тем большей легкостью идут на такой ответ, что многим буржуазным теоретикам наших дней диалектика неприятна). Поскольку судьба математических антиномий предрешена трансцендентальной эстетикой, а ответы Канта насчет динамических антиномий вытекают из трансцендентальной аналитики, то все громоздкое предприятие с доказательствами тезисов и антитезисов выглядит излишним, и вообще невозможным. «…Раз Кант признает, что антитезисы имеют значение для (теоретического. — И. Н.) познания явлений и что в мире явлений научное познание отвергает тезисы, то остается непонятным, — как же возможно было раньше чисто теоретическим путем одинаково доказывать как тезисы, так и антитезисы?» (23, стр. 85). Но если бы их доказательства были безупречными, то были бы излишними и ложными Кантовы решения антиномий. Выход из этого противоречия состоит в том, что по замыслу Канта, как мы отмечали, доказательства тезисов и антитезисов не могут и не должны быть совершенно неуязвимыми. Но важно и то, что своими антиномиями Кант хотел подчеркнуть противоречивость рационального познания глубинных категориальных проблем, обнаруживающуюся тогда, когда в категориях начинают видеть не только инструмент упорядочения опыта.

Общий принцип разрешения своих антиномий Кант основывает на определенных логических соображениях — на использовании различия между контрадикторными (Кант называет их «аналитическими») и контрарными (в его терминологии — «диалектическими») противоположностями между суждениями. При контрадикторности одна из сторон противоречия нацело отрицает вторую из сторон, и здесь действует закон исключенного третьего. При контрарности отрицание совершается так, что его результат содержит в себе нечто положительное, и закон исключенного третьего теряет силу, ибо возможно и некоторое иное третье, также противоположное первому суждение. Тезисы и антитезисы математических антиномий контрарно противоположны друг другу. «…Если я говорю, — поясняет Кант, — что мир не имеет начала, а существует вечно, то я утверждаю больше, чем нужно для противоположения (контрадикторного. — И. Н.), ведь помимо того, что я указываю, каков не есть мир, я еще указываю, каков он есть» (11, т. 6, стр. 254). Контрарная противоположность отдаленно напоминает противоположность собственно диалектическую (в гегелевском смысле), так как отрицание в ней означает переход в иное (у Гегеля: в свое иное). Контрарные противоречия допускают «третье» положение вещей, и Кант хочет как раз эту «третью» возможность использовать. Реализация данной возможности для математических и динамических антиномий достигается им по-разному: во-первых, после уточнений он объявляет оба суждения, т. е. тезисы и антитезисы, ложными, а во-вторых, — при определенных условиях — оба истинными (т. е. они приближаются к положению субконтрарных суждений). Кант выражает это следующим образом: в антиномиях первого типа спор «отвергается», а в антиномиях второго типа «улаживается». Условие такого «улаживания» и вообще «третье» решение Канта состоит в различении мира явлений и мира вещей в себе.

Решением математических антиномий он считает выявление ситуации, в которой «сам вопрос не имеет смысла». Кант разрушает саму постановку этих антиномий, утверждая, что к миру вещей в себе вне времени и пространства свойства «начала», «границы», «простоты» и «сложности» не применимы, а мир явлений никогда не бывает нам дан во всей полноте именно как целостный «мир», эмпирия же фрагментов феноменального мира вложению в эти характеристики не поддается: ведь за пределами существующего опыта всегда остается опыт еще не учтенный, но возможный (поэтому неокантианец Г. Коген стал даже опыт рассматривать как вещь в себе). Получается, что «тезис трактует ноумены, как если бы они были феномены, данные в опыте; а антитезис трактует феномены, протяженные тела, как если бы они были ноумены» (57, стр. 289). Значит, все утверждения первых двух антиномий должны отпасть как лишенные смысла.

В отношении динамических антиномий Кант утверждает, что в их тезисах, а с другой стороны, в антитезисах налицо различные субъекты, скрывающиеся до их уточнения под общим для них термином «мир». Итак, Кант «разводит» тезисы и антитезисы в разные стороны: оба противоположные друг другу утверждения «могут быть истинными в различных отношениях» (11, т. 3, стр. 496) в том смысле, что относятся к разным мирам. Затем Кант предполагает регулятивную истинность тезисов третьей и четвертой антиномий для вещей в себе и признает истинность их антитезисов для явлений.

Конечно, оперирование неуточненным понятием «мир вообще» должно приводить к ошибкам, и Кант прав, предупреждая против этого. Верно и то, что в науках, а тем более в философии бывают псевдопроблемы, а уточнение различных смыслов терминов, входящих в состав проблем, полезно и необходимо. Но не псевдопроблемы делают погоду в научном и философском познании, а уточнения терминов далеко не всегда достаточно для разрешения подлинных проблем. Что касается операции, проделанной Кантом над динамическими антиномиями, то отчасти она напоминает гегелевскую диалектическую ситуацию; ведь оба суждения, фиксирующие стороны объективного диалектического противоречия, истинны! Но здесь по сути дела не непосредственно объективные противоречия, а лишь противоречия их познания, и «разведение» обоих суждений в «разные стороны» еще не означает диалектического синтеза (хотя иногда оно для разрешения проблем бывает необходимо). Впрочем, строго говоря, Кант не утверждает истинности всех четырех суждений, входящих в динамические антиномии: истинными оказываются у него иные суждения, возникающие из прежних в итоге известного нам преобразования, т. е. расчленения понятия «мир» на два разных понятия «мир явлений» и «мир вещей в себе». Что касается замысла «третьего» решения вообще, то он может быть согласован с подлинной диалектикой познания: ведь диалектический синтез и есть такое «третье» решение в принципе. Вспомним замечание Энгельса о том, что истиной в решении антиномии дискретности и непрерывности материи будет «ни то, ни другое» (4, стр. 560), а нечто третье. Но это «третье» не есть принятие существования двух кантовских миров.