— Наш уговор был прост и ясен, и вы его нарушили. — Панталеон Пантоха швыряет линейку о стену, у Панталеона Пантохи на губах выступает пена, глаза мечут искры, зубы лязгают. — Какого черта я плачу вам пятьсот солей ежемесячно? Чтобы вы навеки забыли о моем существовании. Чтобы вы забыли, что на свете есть я и Рота добрых услуг.

— Я ведь тоже человек, сеньор Пантоха, я знаю свои обязанности. — Синчи соглашается, Синчи успокаивает его, машет руками, слушает, как рокочет гидроплан, смотрит, как «Далила» бежит по реке меж двух водяных стен, как она поднимается и пропадает в небе. — Я тоже не чужд переживаний, и мне знакомы порывы и эмоции. Куда ни приду, всюду слышу, как вас поносят, и выхожу из себя. Я не могу позволить, чтобы клеветали на такого благородного человека, тем более что мы Друзья.

— Я хочу сделать вам серьезное предупреждение, уважаемый подонок. — Панталеон Пантоха берет его за ворот рубахи, Панталеон Пантоха встряхивает его как следует и, видя, как тот пугается, краснеет, дрожит, отпускает Синчи. — Помните, что было в прошлый раз, когда вы попробовали напасть на Роту? Я еле удержал сотрудниц, они собирались выколоть вам глаза, а вас распять на Пласа-де-Армас.

— Помню, очень хорошо помню, друг Пантоха. — Синчи поправляет рубашку, Синчи пытается улыбнуться, восстановить апломб, застегивает пуговицы. — Думаете, я не знаю, что на воротах Пантиляндии они повесили мою фотографию и каждый раз, входя и выходя, плевали на нее?

— Ты прав, Тигр, это, действительно, проблема. — Генералу Скавино рисуются народные волнения, генерал Скавино представляет расстрелы, убитых и раненых, окровавленных вожаков, отставки, суды, приговоры и слезы. — За три недели нам в руки попало около пятисот фанатиков, которые прятались в сельве. Но теперь я не знаю, что с ними делать. Отправить в Икитос — начнется скандал, пойдут демонстрации, на свободе остались тысячи «братьев». Что на этот счет думает Генеральный штаб?

— А теперь они в восторге от комплиментов, которые я расточаю им по радио, сеньор Пантоха. — Синчи надевает пиджак, Синчи идет к перилам, прощально машет рукой Китайцу Порфирио, возвращается к письменному столу, трогает за плечо сеньора Пантоху, складывает пальцы крестом, клянется. — Теперь, встретив меня на улице, они посылают мне воздушные поцелуи. Ладно, дружище Пан-Пан, не делайте из этого трагедии, я думал вам услужить. Но если вы так желаете, Синчи о вас больше словом не обмолвится.

— Потому что, если вы еще раз упомянете меня или Роту, я спущу на вас всех пятьдесят сотрудниц и предупреждаю, у каждой длинные ногти. — Панталеон Пантоха открывает ящик письменного стола, Панталеон Пантоха вынимает револьвер, заряжает его и разряжает, вращает барабан, целится в грифельную доску, в телефон, в балки. — А если они вас не прикончат, я добью сам, пущу вам пулю в лоб. Ясно?

— Яснее ясного, друг Пантоха, не будем тратить слова. — Синчи отвешивает поклон за поклоном, Синчи расточает улыбки, прощается, задом пятится вниз по лестнице, пускается наутек, исчезает на тропинке к Икитосу. — Ясно как божий день. Кто такой сеньор Пан-Пан? Знать не знаю, нет такого, слыхом не слыхал. Что такое Рота добрых услуг? Понятия не имею, что это такое, с чем ее едят. Правильно? Ну вот, мы прекрасно друг друга понимаем. Пятьсот кругленьких за этот месяц, как всегда, через Чупито?

— Нет, нет, только не это. — Сеньора Леонор секретничает с Алисией, сеньора Леонор бежит к августинцам, выслушивает доверительное признание настоятеля, задыхаясь, возвращается домой, встречает Панту, разражается протестами.

—  — Явиться в церковь с одной из этих. И куда — в церковь Святого Августина! Отец Хосе Мариа рассказал мне.

— Выслушай и постарайся понять меня, мама. — Панта швыряет шапочку на вешалку, Панта идет на кухню, пьет сок папайи со льдом, вытирает рот. — Я этого никогда не делаю, ни с кем из них в городе не показываюсь. Но тут особые обстоятельства.

— Отец Хосе Мариа видел, как вы вошли под руку, будто так и надо. — Сеньора Леонор наполняет ванну холодной водой, сеньора Леонор срывает обертку с мыла, вешает чистые полотенца. — В одиннадцать утра, когда в церкви все порядочные женщины Икитоса.

— Потому что именно в одиннадцать утра крестят младенцев, я не виноват, дай мне объяснить. — Пантосик снимает гуайаберу, Пантосик сбрасывает брюки, рубашку, трусы, надевает халат, тапочки, входит в ванную комнату, раздевается, лезет в ванну, прикрывает глаза, бормочет: «Как прохладно». — Печуга — одна из самых старых и добросовестных сотрудниц, я не мог отказать ей.

— Мы не можем фабриковать мучеников, довольно с нас и тех, кого они сделали. — Тигр Кольасос просматривает папки с газетными вырезками, помеченными красным карандашом, Тигр Кольасос совещается с офицерами из Службы безопасности, из сыскной полиции, предлагает план Генеральному штабу, проводит его в жизнь. — Подержи их в казармах пару недель на хлебе и воде. Потом припугни и отпусти, кроме десяти-двенадцати заводил, их пришли нам в Лиму.

— Печуга! — Сеньора Леонор мечется по спальне, сеньора Леонор мечется по гостиной, заглядывает в ванную, видит, как Панта бьет ногой по воде и брызги летят на пол. — Посмотри, с кем ты работаешь, с кем водишься. Печуга! Это же значит — оторва! Как могло получиться, что ты явился в церковь с падшей женщиной, у которой вдобавок такое имя. Я не знаю, какого святого молить, я уж и к младенцу-мученику ходила, на коленях просила, чтобы он вытащил тебя из этого вертепа.

— Она попросила меня быть крестным отцом ее сынишки, и я не мог отказать ей, мама. — Пантосик намыливает голову, лицо, тело, Пантосик плещется под душем, заворачивается в полотенце, выскакивает из ванны, вытирается, опрыскивается дезодорантом, причесывается. — Печуга и Стомордый поступили очень мило — дали малышу мое имя. Его зовут Панталеон, я крестил его.

— Какая честь для нашей семьи. — Сеньора Леонор идет на кухню, сеньора Леонор приносит щетку с тряпкой, вытирает пол в ванной, идет в спальню, подает Панте рубашку, отутюженные брюки. — Уж если тебе приходится выполнять эту ужасную работу, выполняй по крайней мере и то, что ты мне обещал. Не ходи с ними, чтобы люди вас вместе не видели.

— Знаю, мамуля, не томи мне душу, оп! До потолка, оп! — Пантосик одевается, Пантосик бросает грязное белье в корзину, улыбается, подходит к сеньоре Леонор, обнимает ее, приподымает. — Ах, чуть не забыл показать. Смотри, письмо от Почиты. И фотографии малышки Гладис.

— Ну-ка, подай мне очки. — Сеньора Леонор оправляет юбку, сеньора Леонор поправляет кофточку, отнимает у него конверт, идет к свету, к окну. — Ой, ну что за прелесть, до чего хороша моя внучка и как поправилась. Когда же ты пошлешь мне то, что я у тебя прошу, святой Иисус Багасанский. Целыми днями простаиваю в церкви, молюсь, чтобы нас перевели отсюда, — и никакого толку.

— Какой набожной ты стала в Икитосе, моя старушка, а в Чиклайо, бывало, и в церковь не заглядывала, все в карты играла. — Панта садится в плетеную качалку, Панта листает газету, решает кроссворд, смеется. — Молитвы, наверное, не помогают потому, что ты путаешь веру с предрассудками: младенца-мученика со святым Иисусом Багасанским, господа-чудотворца со святой Игнасией.

— Не забывайте, что придется бросить людей и деньги на охоту за сумасшедшими «братьями». — Полковник Лопес Лопес садится на самолет, в джипы, на катера, полковник Лопес Лопес разъезжает по Амазонии, возвращается в Лиму, заставляет работать сверхурочно офицеров из Счетно-финансового отдела, диктует докладную, является в кабинет к Тигру Кольасосу. — Довольно значительные расходы для Сухопутных войск. Да еще Рота добрых услуг — чистое кровопускание, работает в убыток. Не говоря уж о других проблемах.

— Вот письмо от Почи, всего четыре строчки, я тебе прочитаю. — Панта слушает музыку, Панта гуляет по Пласа-де-Армас с сеньорой Леонор, работает до полуночи у себя в кабинете, спит шесть часов, поднимается с зарей. — На лето они поехали с Чичи в Пиментель, там пляж. И ни слова о возвращении, мама.