Облака… Да нет же! Это не облака! Это корабли… Я напрягаю зрение и вижу их розовые, истлевшие паруса, сгнившие, болтающиеся лохмотьями ванты, поломанные мачты. Из черных бойниц какого-то брига зловеще глядят в нашу сторону чугунные пушки, и матросы, прильнув к ним, ждут команды от командиров. Призрачные корабли не стоят на месте; да, они двигаются! Они направляются в нашу сторону… Я вижу, как шевелится гнилая парусина, пытаясь уловить ветер, как высохшие люди в красных головных повязках протягивают в нашу сторону тонкие, словно плети, руки… Мертвые корабли распухают, разрастаются на глазах… Они надвигаются, молчаливые, зловещие, словно омытые, окрашенные кровью в рубиновый цвет. Окрепшие ветром паруса одного из кораблей выросли над самыми мачтами «Олекмы». Я уже слышу глухой стук. Это готовится идти на абордаж его лихая команда. Еще нмемного, еще, и… и в этот момент солнце прячется за горизонт. Солнце прячется, и немые призраки исчезают — это всего-навсего живописные облака. Вода, водоросли и живописные к вечеру облака. Вот, пожалуй, и все, что можно обнаружить в «таинственном» Саргассовом море. Ну, а если уж ко всему тому прибавить фантазии, тогда и появится какая-нибудь новая легенда.
В Саргассовом море с нами не произошло почти никаких необычных, таинственных историй, если, правда, не считать исчезновения кока. Исчезновение кока произошло через неделю после того, как у него кто-то стащил «Книгу о вкусной и здоровой пище». День-два кок грустил, даже похудел. Он бродил по судну и замогильным голосом спрашивал: «„Вкусная и здоровая пища“ потерялась… Вы не находили?» Нет, мы ее не находили. С вкусной и здоровой пищей мы распрощались, пожалуй, в тот момент, когда вступили на палубу «Олекмы»… Погрустив день-два, в течение которых мы питались консервами, чаем и черствым хлебом, кок опять появился на камбузе. Первый же его обед, приготовленный без поваренной книги, нас всех привел в восторг: были превосходнейшие щи, отличные котлеты и чудесный компот. И еще поджаристые, хрустящие булочки. Во время этого обеда в салоне царило радостное оживление, нарушаемое лишь веселыми выкриками:
— Кокша! Щей еще… лей по планшир!
— Кокочка, еще второго. Ну не жмись… Да не оскудеет рука дающего!
За несколько этих удивительных дней команда заметно окрепла, лица матросов приятно округлились, и работа шла с прибаутками и смехом. А потом… потом кок исчез. Его пропажу обнаружил камбузник Аркадий в десять часов утра, когда уже нужно было вовсю шуровать на камбузе. «Пропал кок…», «Петрович исчез…» Тревожный слушок змейкой проскользнул в каюты, в машинное отделение, на палубу. Судно остановилось, прекратили выбирать ярус. Матросы, боцман, бригадир начали шарить по судну, разыскивая злосчастного кока. Заглянули под чехлы в шлюпки — иногда кок после совсем плохого обеда любил отдыхать в них, чтобы не беспокоили. Но в шлюпках нет. Посмотрели под плотики — иногда он отдыхал и там, — тоже нет. На мостике нет, в каютах нет. Нигде нет. Вахтенный штурман, поднявшись на верхний мостик, шарит биноклем по морю — может, выпал, бедняга, и взывает сейчас о помощи, отбрыкиваясь пятками от акул? Но нет, горизонт чист… И вдруг откуда-то послышался придушенный отчаянный крик.
— В трюме!.. — сказал капитан и, облегченно вздохнув, смахнул с лица испарину. — В кормовом… Ну-ка, давайте его сюда!
Гулко лязгнула лючина трюма, и из его сырой темноты, щуря заспанные глаза, зевая и вежливо прикрывая рот ладонью, выбрался наш Иван Петрович. Оказывается, полез он в трюм за подсолнечным маслом, а лючина мешала работать, ее и закрыли. «Сейчас откроют», — решил кок, присел на мягкий тюк с сетями, потом прилег… И приснилось ему что-то очень-очень хорошее, домашнее, не то уютные стоптанные шлепанцы, в которых он любил выходить в свой сад, в зеленом городке Виноградске, не то еще что-то.
Вот и все, что произошло с нами в Саргассовом море. И теперь, вспоминая о плавании в его спокойных водах, я буду знать, что, кроме таинственных кораблей-призраков, там бывают и не менее таинственные исчезновения поваренной книги и ее владельца — судового кока.
Покинув Саргассово море, мы направились в прославленное когда-то пиратами Карибское море. И если дурная слава моря Саргассова создавалась в основном писателями, то Карибского— такими знаменитыми в свое время людьми, как пиратские адмиралы Дрейк и Морган, как полулегендарная кровавая личность капитан Флинт, и другими адмиралами, капитанами и просто владельцами корсарских судов, на мачтах которых развевался черный флаг с белым ухмыляющимся черепом. Несколько столетий свирепствовали в Карибском море отчаянные корсары, подстерегавшие на судоходных путях купеческие корабли или бригантины соперников.
О тех сражениях и схватках могли бы рассказать фиолетовые глубины Карибского моря, в которых еще и сейчас догнивают деревянные корпуса, обшитые листовой медью. А где-то на островах в укромных пещерах таятся несметные сокровища, может навсегда ускользнувшие от человеческих рук. Последним, кто пиратствовал в этом море, был знаменитый «чистый пират», адмирал Френсис Дрейк. Чистым он называл себя потому, что, в отличие от других пиратов, работавших, предположим, на Британию и грабивших французские корабли или, наоборот, работавших на Францию и грабивших английские суда — в отличие от них Дрейк работал только на себя: он грабил и топил все суда подряд, под каким бы флагом они ни встречались на его пути. Но адмирал знаменит не только пиратскими набегами, а тем, что он сделал замечательное открытие: открыл пролив, ныне носящий его имя. Изгнанный из Карибского моря, преследуемый судами англичан и французов, он решил перебраться в Тихий океан, обогнув Южную Америку. Однако в Магеллановом проливе его ждала засада; узнав об этом, Дрейк спустился еще дальше на юг и обогнул Огненную Землю, установив тем самым, что Южноамериканский материк не соединяется с Антарктидой, как до того предполагали ученые и мореплаватели.
Ранним солнечным утром «Олекма» вошла в пролив Мона, отделяющий остров Пуэрто-Рико от острова Гаити, и с хорошей скоростью, подгоняемая Гвианским течением, вливающимся в море, понеслась по мутноватой, грязной воде. В небольшой волне бултыхаются волосатые кокосовые орехи, зеленые бамбуковые стволы, переплетения сучьев и еще какой-то хлам… Над мачтами низко летают птицы. Острокрылые, черные, с белой манишкой на груди и длинными раздвоенными хвостами. Таких мы раньше и не видели. По левому борту маячит угрюмый скалистый остров Десечео. Показывается более крупный остров Мона, излюбленное корсарами местечко: в его бухточках когда-то таились стремительные, быстроходные корабли. На острове Мона жили и береговые пираты: по вечерам они зажигали, как маяки, огни. Суда, спешащие после дальнего плавания запастись свежей водой и провизией, шли на эти огни и разбивались о рифы. И все, что было в их трюмах, делили между собой море и люди, разложившие предательские огни.
На острове Мона давно нет тех грубых примитивных пиратов, способных под вопли брошенных в муравейники жертв бочонками вливать в себя ром. Остров Мона, находящийся в центре одного из важнейших проливов Карибского моря, уже давно оказался в цепких американских руках. На нем сооружена американская военная база. И, может, сейчас на острове звучит команда и солдаты в костюмах цвета хаки бегут к скорострельным пушкам и, тренируясь, наводят их на небольшой рыбацкий теплоход, идущий вдоль острова…
Солнце, голубое небо, небольшой прохладный ветерок, дующий с норд-оста, черные длиннохвостые птицы над фок-мачтой, остров Мона с правого борта. И еще — песня… Судовой «радиомен» Слава приготовил ее специально для Карибского моря. Над палубой, надстройками несется к голубому небу и солнцу насыщенная романтикой и соленым ветром, гудящим в снастях, песня:
