И только потом я сообразила, что именно сказал. Шато-Тюренн!!! Та самая деревня, о которой говорил нотариус Донской! Деревня, дом и участок в которой оставила мне мать!

Снова бешено заколотилось сердце.

— А далеко ли до нее, сударь? — я решила величать его также.

— Три четверти часа, пожалуй.

Продолжить дальнейший разговор я не решилась. Спроси я его, в какой стране я нахожусь, или в каком времени, боюсь, он точно принял бы меня за сумасшедшую. И я, поблагодарив его за ответ, направилась дальше, решив, что разберусь во всём уже там, в Шато-Тюренн.

Но первая проблема возникла, когда до деревни я еще не доехала. Минут через десять впереди показалась развилка — более раскатанная дорога шла прямо, а менее заметная поворачивала вправо. Которая из них вела в Шато-Тюренн, я не имела понятия. И никакой вывески на развилке не было.

И прежде, чем я приняла какое-то решение, лошади сделали это за меня. Они повернули направо. Я решила с ними не спорить. Если в течение часа я не доберусь до деревни, то вернусь назад и на развилке выберу другой путь.

Но ехать целый час мне не потребовалось. Не проехали мы и половины километра, как впереди показался дом. Вот только был он тут один, и никакой деревни, судя по всему, поблизости не было. Обнесенный частоколом огород, на котором росла картошка, да несколько хозяйственных построек — вот и всё, что тут было. А за частоколом высился лес — темный и страшный.

Кажется, я всё-таки выбрала не ту дорогу. Уже темнело, и в сгущающихся сумерках особенно мрачным показалась мне одинокая свеча, что горела в доме на окошке.

Я стала разворачивать лошадей, но сделать это на узкой дороге было непросто. И когда они заржали, из дома вышла женщина лет тридцати. На ней были смешной чепец с оборками, длинное платье и светлый фартук.

— Мадемуазель Эльвира? — вдруг спросила она.

— Что? — не поверила услышанному я. Откуда она могла знать мое имя?

Она подошла поближе, всмотрелась в мое лицо.

— Вы же — мадемуазель Бриан?

А вот с этим было не поспорить. У моей матери была именно такая фамилия. И пусть я сменила ее на фамилию моего приемного отца, факт оставался фактом. Меня можно было назвать именно так — мадемуазель Бриан.

Вот только где же я оказалась?

Женщина ждала моего ответа, и я кивнула:

— Да, я Эльвира Бриан.

Я утешала себя тем, что в принципе ничуть не солгала. Кажется, я приехала именно в то место, куда меня направил странный нотариус. Вот только теперь мне уже хотелось понять совсем другое — как отсюда выбраться???

А женщина, вытерев руки о передник, вдруг поклонилась мне:

— Добро пожаловать домой, мадемуазель!

И распахнула дверь, приглашая меня войти.

На улице стало уже совсем темно, и мне не оставалось ничего другого, кроме как сделать именно то, чего она от меня ждала. И я поднялась по скрипучим ступеням крыльца и вошла внутрь дома.

Дом был довольно большой и снаружи производил довольно странное впечатление. Он казался очень старым и мрачным. Но я понадеялась на то, что внутри он окажется другим. Но нет, моя надежда не оправдалась.

Он и изнутри был таким же мрачным, как и снаружи. Темные, покрытые сажей и копотью стены, паутины под потолком, грязные окна, сквозь которые наверняка даже днем не проходил солнечный свет.

Женщина протерла тряпкой широкую лавку возле стола, и я поняла, что она приглашает меня сесть именно на нее.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — увидела она мои сомнения, — здесь чисто, уж платье свое вы не испачкаете точно. Матушка ваша говорила, что вы красавица и вся из себя благородная барышня, так оно и оказалось.

Я нахмурилась. Что матушка могла знать обо мне? Она не видела меня с тех пор, как мне исполнилось пять лет. А уж слышать про благородную барышню и вовсе было странно. Я словно попала на несколько веков назад. Или в какую-то страшную сказку.

— Благодарю вас…

Я не знала, как должна к ней обращаться, и она сразу же добавила:

— Я — Рут, мадемуазель. Я пять лет служила вашей матушке верой и правдой и надеюсь, что и вы не прогоните меня. Конечно, мадам Констанция говорила, что в пансионе, где вы учились, вы привыкли к совсем другому обращению, но вы уж скажите, как надо, а я мигом всему научусь.

Ну, вот, еще и пансион! И как я буду из всего этого выкручиваться?

— А что случилось с моей матерью?

— Звери ее дикие съели, — сказала Рут самым обыкновенным тоном как о чем-то само собой разумеющемся. — Только шляпка и башмаки и остались.

Я посмотрела на нее с изумлением. Как она могла так спокойно об этом говорить?

А она села по другую сторону стола и вздохнула:

— А может, и не съели. Но уж если мадам Констанция хотела, чтобы все так думали, так и мы не должны в этом сомневаться.

Я решительно ничего не понимала.

— Но зачем ей нужно было, чтобы все так подумали?

— Так известно зачем. Очень уж ее одолевали эти самые, как их…, — на ее суровом, будто выточенном из камня лице отразилась напряженная работа мысли, — а, кредиторы!

Она была явно довольна тем, что вспомнила диковинное слово. А вот меня это слово серьезно напрягло.

— Какие кредиторы, Рут? У мамы были большие долги?

Я слишком хорошо понимала, что вместе с собственностью к наследникам переходят и обязательства. И если уж моя мать не смогла по ним расплатиться, то что сумею сделать я?

— Модистке была должна, мяснику, мельнику, — принялась вспоминать служанка. — Опять же ювелир недавно приезжал.

— Ювелир???

Рут кивнула:

— Матушка ваша очень уж украшения любила. И модница была, каких поискать. Уж как она по деревне в своих нарядах шла, так все бабы завистью исходили. А мужики глаз с нее не спускали.

— А что же она замуж не вышла?

Мы с папой редко говорили о маме. Я понимала, насколько непростой была для него эта тема и старалась лишний раз не бередить его рану. У него не осталось ни одной ее фотографии. Сначала я думала, что, может быть, он уничтожил их, когда она сбежала от нас. Но нет, он клялся, что не трогал их, просто однажды вдруг эти снимки вдруг выцвели, превратившись просто в белые листы. Тогда я не поверила ему. И только теперь подумала, что он наверняка говорил правду.

— Я ей много раз говорила об этом, — согласилась со мной Рут, — только она и слушать не хотела. Говорила, что здешние кавалеры не по ней. Не иначе как считала себя герцогиней, не меньше. Да и не каждый мужчина решился бы на ней жениться. Да она и сама говорила — на ведьмах не женятся.

На ведьмах??? Только этого мне не хватало!

Только тут я разглядела в комнате массивный шкаф со всякими мешочками и склянками. Там же стояли и толстые, явно старинные книги в тисненых кожаных переплетах. А на прибитых к стене лосиных рогах сидела сова. А может быть, это был филин. Сначала я вообще приняла его за чучело, но он вдруг открыл глаза и внимательно посмотрел в мою сторону.

— А что матушка говорила про меня?

— Что вы учитесь в пансионе для благородных девиц. И что вернетесь домой, когда вам исполнится двадцать. И недавно она как раз сказала, что вы вот-вот приедете. Так оно и случилось. Еще она велела мне, как вы прибудете, всё вам показать и рассказать. А я еще удивилась, чего же это она мне велит, а не расскажет сама?

Тут она вынуждена была замолчать, потому что мы услышали, как к дому подъехал какой-то экипаж.

— Кого это принесло в такой час? — удивилась Рут.

Мы вышли на крыльцо. У ворот стоял экипаж. Не деревенская телега, а изящная двуколка, запряженная красивой лошадью.

— Чего вам угодно, сударь? — крикнула Рут, обращаясь к сидевшему в экипаже мужчине.

— Мне угодно получить свои деньги, — громко и сердито ответил тот. — Твоя хозяйка купила у меня дорогой перстень, а я, должно быть, сошел с ума, что предоставил ей рассрочку.

Значит, это и был тот самый ювелир. И он был всего лишь одним из кредиторов. И он не побоялся приехать в дом ведьмы с требованием долга даже в столь поздний час. А значит, не побоятся и другие. И что мы станем им говорить? Судя по тому, что я видела в доме, денег у Констанции Бриан водилось не много. И чем она собиралась платить по счетам?