Катрин была уязвлена презрением, начавшем н голосе доктора. На ее глаза навернулись сердитые слезы.

— Нет, я не это не могу простить! — закричала она. — Я не прощаю ту ненависть, с которой он ко мне относится, Сначала он сам бросает меня в руки своего хозяина, а потом делает все, чтобы унизить и уничтожить меня. И я не знаю, почему! Вам, кажется, известны тайны вселенской мудрости, так скажите же мне, почему мой брак так и не был завершен? Ведь этот человек желал меня, у меня есть доказательство этою!

Абу-аль-Хайр покачал головой. Его гладкий лоб избороздили тревожные морщины, — Какой мудрен, может услышать тайны человеческого сердца? — сказал он, безнадежно махнув рукой. — Если вы хотите получить объяснение поведению вашего мужа, почему вы не пойдете и не спросите ею сами прежде, чем он унесет его с собой в могилу? Его темница отсюда недалеко, и я слышал, что тюремщик по имени Руссо, несмотря на черствый характер, довольно жаден, и звон золота приятен его слуху.

Катрин не отвечала. Она недвижно стояла у камина, глядя на языки пламени. Мысль о встрече лицом к лицу со своим мужем снова заставила ее содрогнуться. Она опасалась, что се самообладания не хватит на то, чтобы ее злоба и ненависть к нему не вырвались наружу. Хотя доктор был нрав: единственный способ узнать тайну Гарэна, если таковая у него имелась и дело отнюдь не во временной потере рассудка, — это спросить ею самого.

Однако для начала Катрин нужно было преодолеть отвращение, возникавшее в пей при одном упоминании о том, что она может снова увидеть его. И это был вопрос, который никто не мог решить за нее.

Неделю спустя в церковном здании Сен-Шансль начал работу суд, созванный мэром и членами совета. Городские блюстители закона предпочли заседать там, а не в Обезьяньем доме, где близость судебных палат к наводящим ужас подземельям придала бы всему процессу оттенок некоторой нечистоплотности и затруднила бы работу судейской мысли. Кроме того, само дело, которое они должны были рассматривать, но своей природе требовало, по-видимому, некой скрытности, а ее трудно было бы достигнуть в зале заседаний совета, расположенном во дворце.

Суд над Гарэном продолжался недолго — всего один день. Он признал все выдвинутые против него обвинения и не снизошел до тою, чтобы защищать себя. Катрин отказалась прибыть на заседание. Хотя она и не питала любви к своему мужу, по мысль о том, что ей придется давать против него показания, была ей омерзительна. Такой подход к делу был с одобрением встречен Эрменгардой.

— Они вполне могут вынести ему приговор без твоей помощи! — заверила она Катрин.

Вечером тою же дня к ним лично явился Жак де Руссэ чтобы сообщить Катрин приговор. Гарэн де Брази, несмотря на свое звание, был приговорен к повешению за святотатство, совершенное им при нападении на монастырь. Перед этим его должны будут подвергнуть пытке, вывести на всеобщее поругание и протащить волоком по городу до самой виселицы в Моримонтс. Его имущество будет конфисковано, а дом и замок — стерты с лица земли…

Обе женщины выслушали это жуткое известие в полном молчании. Катрин смотрела прямо перед собой, глаза ее были сухи; казалось, она обратилась в камень.

Эрменгарда, слегка дрожа, подошла к огромному камину, в котором потрескивали дрова. Катрин без всякого выражения в голосе спросила:

— Когда он будет казнен?

— Завтра, около полудня…

Женщины снова умолкли, и Жак де Руссэ от смущения не знал куда деваться. Наконец он поклонился и попросил разрешения удалиться. Эрменгарда сделала ему знак покинуть комнату. Когда звук его шпор, бряцающих на каменном полу, замер, Эрменгарда подошла к Катрин, которая все еще стояла неподвижно.

— О чем ты думаешь, Катрин? Что творится у тебя в душе?

Молодая женщина медленно повернулась лицом к Эрменгарде, в глазах ее горела решимость.

— Я должна увидеть его, Эрменгарда. Я должна видеть его до того…

— Ты думаешь, от этого свидания будет какая-нибудь польза?

— Для нею, может быть, нет, но для меня — да! вскричала Катрин. — Я хочу знать! Я хочу понять! Невозможно, чтобы он исчез из моей жизни, не дав, объяснения всему этому. Я собираюсь идти в темницу. Мне сказали, что тюремщика можно подкупить. Он даст мне поговорить с ним.

— Я пойду с тобой.

— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делала. Ты и так уже слишком втянута во все это, Эрменгарда. Отпусти меня одну. Сара может пойти со мной и подождать меня там…

— Что ж, хорошо, — сказала Эрменгарда. Она подошла к стоящему у стены сундуку, вынула из него толстый кожаный кошелек и вручила его Катрин.

— Возьми это. Я полагаю, ты собиралась сунуть в лапу этому человеку одну из твоих драгоценностей, раз больше у тебя ничего нет. Ты можешь вернуть мне долг позже.

Катрин с благодарностью приняла кошелек и пристегнула его к поясу. Затем она поцеловала свою подругу и пошла наверх, к себе в комнату, чтобы взять темную одежду и разыскать Сару.

Через несколько минут две женщины, плотно закутавшиеся в черные плащи и скрывшие свои лица под масками, вышли из дома Шатовилэнов и быстро направились к соседнему зданию. Было уже довольно темно, и дождь лил вовсю; благодаря этому улица была совершенно пустынна. Катрин в сопровождении Сары вступила во внутренний двор городской ратуши и вложила золотой в руку дремлющего стражника, стараясь не глядеть на железный ошейник и на дыбу, которые были, как всегда, прикреплены к углу дома ла Тремуй и тихо поскрипывали на ветру. При виде золота стражник моментально очнулся и охотно препроводил женщин во внутренний двор, окруженный мрачными стенами без окон и с единственной маленькой дверью.

— Я хочу видеть тюремщика Руссо, — сказала Катрин.

Через несколько мгновений из маленькой двери появился Руссо. Это был человек среднего роста, но настолько широкий телом, что казался почти квадратным. На нем была перепачканная и изодранная одежда из кожи, а на голове засаленная шапка, из-под которой выбивались пряди прямых и жирных волос. Длинные, мускулистые руки свисали ниже, чем у большинства людей. Самый дружелюбный взгляд затруднился бы отыскать в его маленьких серых глазках хоть малейшую искорку разума, однако звон золота в кошельке у Катрин пробудил в них трепет, подобный мерцанию пламени свечи. Он швырнул в угол баранью кость, которую перед этим обгладывал вытер рот тыльной стороной руки и подобострастно поинтересовался, чем он может» служить госпоже «.

— Я хочу встретиться наедине с узником, который должен завтра умереть, — ответила она.

Тюремщик нахмурился и почесал в затылке. Но в руке у молодой женщины заблестело несколько дукатов, и Руссо, никогда в жизни не видавший так много желтого металла, кивнул и подобрал одной рукой висевшую у него на поясе связку ключей, одновременно протянув другую руку за заманчиво сверкающими монетками.

— Хорошо. Следуйте за мной. Но вы не должны оставаться там слишком долго. На рассвете сюда придет священник, чтобы помочь ему приготовиться покинуть сей бренный мир…

Он громко загоготал, но застывшее лицо Катрин не дрогнуло. Оставив Сару ждать во дворе, она пошла за тюремщиком по крутой и мрачной винтовой лестнице, спускавшейся, казалось, в самые недра земли. В лицо ей ударил холодный, сырой, пахнувший гнилью воздух.

Она достала платок и прижала его к носу.

— Не все тут, внизу, хорошо, а? — хохотнул Руссо.

Лестница спускалась ниже фундамента старой римской башни, стены здесь были покрыты влагой. Они миновали несколько дверей, запертых на огромные висячие замки. Сердце Катрин учащенно забилось от непонятного ощущения.

— Далеко еще? — спросила она сдавленным голосом.

— Нет, уже почти пришли. Не могли же мы поместить такого важного преступника в какое попало подземелье! Это» окоп «, специально для него…

—» Окоп «?

— Ну, яма, если вам так больше нравится. Вот мы и пришли!

Винтовая лестница внезапно оборвалась. Перед ними открылось нечто вроде грязного тупика, в конце которого была дверь, такая крошечная, что человек мог войти в нее, только согнувшись пополам. Эта почерневшая от времени дубовая дверь была вдобавок загорожена железной решеткой с прутьями в три пальца толщиной. После некоторых усилий Руссо удалось распахнуть тоскливо заскрипевшую дверь. Затем он зажег факел, который нес в руке, и дал его Катрин.