— Вам что-нибудь известно о миссис Ройс, сэр?
— Нет. Никогда с ней не встречался. Я бы не пустил к себе на порог никого из этих греховодников. Из-за них я потерял дочь, и с меня этого более чем достаточно. Но я слышал, как Элизабет рассказывала о ней, якобы она из благородных. — Он вздохнул. — Однако благородное происхождение, как мне кажется, не способно помочь женщине, если у нее нежная конституция и слабая воля. Женщинам требуется присмотр, сэр, их нужно оберегать от таких шарлатанов — от этих еретиков!
Питт не мог позволить себе сдаться.
— А есть кто-нибудь, кто мог бы рассказать мне о миссис Ройс? Она переписывалась с вашей дочерью? У них были общие друзья, кто-нибудь, кто живет здесь и продолжает исповедовать это специфическое вероучение?
— Если и есть, то я о них ничего не знаю, сэр, да и знать не хочу! Эмиссары дьявола, вот кто они, делают за него грязную работу!
— Это важно, мистер Форрестер.
А так ли уж это важно? И для кого по прошествии стольких лет? Для Питта, который хочет выяснить, почему все эти годы в Бедламе в больном мозгу Элси Дрейпер цвела лютая ненависть к Гарнету Ройсу? Но что изменится, если он это узнает?
Лицо Форрестера вдруг пошло пятнами. Он неловко переступил с ноги на ногу, его взгляд был прикован к инспектору.
— В общем, сэр…
— Да?
— Миссис Ройс действительно написала несколько писем Лиззи после ее отъезда. Мы не переслали их. Мы не знали, куда их отправлять, и поклялись, что больше никогда не упомянем Лиззи, как будто она умерла, что для нас на самом деле было правдой. Но так как письма были адресованы не нам, мы не посмели их уничтожить. Они все еще здесь, где-то в чулане.
— Вы позволите? — Питт задрожал от возбуждения; дикая надежда, как птица, вспорхнула в его душе. — Вы позволите взглянуть на них?
— Если вам так хочется… Но вы крайне обяжете меня, если не упомянете о них при моей жене. Вы будете читать их там, в чулане, — это мое условие. — Судя по виду, Форрестер сомневался, что имеет право ставить какие-либо условия полиции, однако он не собирался отказываться от своего решения и поэтому с вызовом посмотрел на Томаса.
— Конечно, — согласился тот. Он не хотел расстраивать хозяина дома. — Прошу вас, проводите меня.
Пятнадцать минут спустя Питт сидел скрючившись в крохотном, душном и холодном чулане под крышей рядом с тремя огромными сундуками и грудой коробок для шляп и зимней одежды. Перед ним на крышке одного из сундуков лежали шесть драгоценных писем, адресованных мисс Лиззи Форрестер и проштемпелеванных разными датами в период с двадцать восьмого апреля по второе июня тысяча восемьсот семьдесят первого года. Все письма была запечатаны и сохранили свой первозданный вид.
Питт осторожно подсунул кончик перочинного ножика под клапан первого конверта. Письмо было написано женским почерком, причем почерком молодой женщины, и, судя по неровным строчкам, в спешке, как будто писавшая опасалась, что ее в любой момент прервут.
19, Бетлиэм-роуд. 28 апреля 1871
Моя дорогая Лиззи,
Я испробовала что могла — и мольбы, и хитрости, — но все бесполезно, Гарнет непреклонен. Он даже отказывается выслушать меня. Каждый раз, когда я упоминаю о Церкви, он запрещает мне говорить. Трижды за последние три дня он запирал меня в моей комнате, требуя, чтобы я образумилась и оставила эту тему, забыла о ней навсегда.
Но как я могу? Где еще на земле я найду такую чистоту или истину? Я все прокручиваю и прокручиваю в голове то, что говорят Братья, и не нахожу в этом ничего порочного. Конечно, что-то из этого на первый взгляд кажется странным и далеким от всего, во что меня научили верить, но когда я рассматриваю это в свете того, что мне подсказывает сердце, все видится мне правильным и справедливым.
Надеюсь, мне удастся переломить его: он добрый и честный человек и желает мне только хорошего. За все годы, что мы с ним были обручены, а потам женаты, я убедилась, что он желает защищать и оберегать меня, ограждать от любого зла.
Молись за меня, Лиззи, молись, чтобы я нашла слова, способные смягчить его сердце, чтобы он разрешил мне вернуться к Церкви, где я разделила бы радость общения с Сестрами и получала бы наставления в духе истинного учения Спасителя всего человечества.
Следующее письмо было датировано неделей позже.
Дорогая Лиззи,
Даже не знаю, как начать! У нас с мужем случился ужасный скандал. Он категорически запретил мне ходить в Церковь и даже говорить в доме о Евангелии. Я не должна упоминать об учении и обо всем, что связано с Братьями, мне запрещено даже пытаться объяснить ему, откуда я знаю, что Церковь истинная и что именно вселяет в меня такую уверенность.
Я догадываюсь, как ему тяжело! Я знаю это, поверь мне. Я тоже была воспитана в традиционной вере и придерживалась ее, пока мне не исполнилось восемнадцать, потому что в этом возрасте я вдруг обнаружила, что некоторые из ее доктрин не отвечают на вопросы, возникающие у меня в душе.
Если Бог такой святой и замечательный, как нам говорят — и я верю, что Он именно такой, — и если Он наш Отец, как насучили, тогда почему мы такие испорченные создания без надежды на духовный рост? Мы что, пигмеи с исковерканной душой? Я не могу в это поверить! И не верю! Нам дана безграничная надежда, но для этого нам нужно прилагать больше усилий понять, кто мы такие, и расправить плечи, понять, что хорошо, а что плохо, набираться знаний и мудрости и смиренно склонять головы, когда насучат. Тогда милостью Господа нашего мы со временем станем достойными того, чтобы называться Его чадами.
Гарнет говорит, что я богохульствую, и он велел мне отречься от всего этого и сопровождать его в «настоящую» церковь каждое воскресенье, как того от меня требует долг перед Богом, перед обществом и перед ним.
Я не могу! Лиззи, как я могу отречься от истины, которую я постигла? Но он не желает слушать меня. Лиззи, молись, чтобы у меня хватило мужества!
Да благословит тебя Господь,
Третье письмо было написано всего через три дня после второго.
Дорогая Лиззи,
Сегодня воскресенье, и Гарнет пошел в свою церковь. Я сижу в своей комнате, дверь заперта — снаружи. Он сказал, что если я не пойду в его «настоящую» церковь, как положено доброй христианке, то я не пойду никуда.
Я вынуждена смириться. Если у меня нет свободы выбирать, где и как молиться Богу — то есть делать то, что следует всем человеческим существам, — тогда я останусь здесь. Я приняла решение. Я не пойду в его церковь и не предам собственные убеждения.
Элси, моя камеристка, очень добра ко мне и приносит еду в комнату. Не знаю, что бы я делала без нее — она приехала со мной, когда я вышла замуж, и, кажется, не боится Гарнета. Я знаю, что она отправит это письмо. У меня осталось всего три марки — Элси дала слово, что потом она будет тайком от дворецкого ускользать из дома и доставлять тебе мои письма.
Надеюсь, к тому времени, когда я в следующий раз буду писать тебе, придут хорошие вести.
А пока сохраняй мужество и верь в Бога — вера в Него никогда не была тщетной. Он наблюдает за всеми нами и не посыпает нам ничего больше того, что мы способны вынести.
На следующем письме даты не было, а почерк выглядел более размашистым и неуверенным.
Дорогая Лиззи,
Кажется, я подошла к самому важному решению в своей жизни. Вчера я весь день молилась и со всей возможной тщательностью и строгостью подвергала изучению свои убеждения в свете слов Гарнета о том, что наша Вера богохульна, противоестественна и основывается на болтовне шарлатана. Он говорит, что Библии достаточно для всего христианского мира, а тот, кто что-то в нее добавляет, совершает зло или заблуждается, и его следует осудить за это; что новых откровений нет и не будет.
Но чем дольше я молилась, тем сильнее убеждалась в том, что всё не так! Бог не закрыл Небеса, истина была восстановлена, и я не могу отрицать это. Даже под страхом потерять душу — не могу!
Какие же страшные испытания выпали на мою долю! Ах, Лиззи, жаль, что тебя нет рядам, тогда я не чувствовала бы себя такой одинокой. Со мной только Элси, да благословит ее Господь, она не понимает, о чем я ей толкую, по она любит меня и будет всегда мне верна. И за это я ей безмерно благодарна.
У нас с Гарнетом был ужасный скандал. Он заявил, что я буду оставаться в своей спальне до тех пор, пока не отрекусь от этой ереси! И буду, ответила я ему, только я не стану есть, пока он не разрешит мне самой, по велению сердца, решать, какой вере следовать и как верить в Бога!
Он разозлился. Думаю, Лиззи, он искренне верит, что действует мне во благо, но я самостоятельная личность, у меня есть свои мысли и своя душа! Ни у кого нет права выбирать за меня мой путь! Никто не чувствует мою боль, мою радость или угрызения совести за мои грехи. Моя душа имеет такую же ценность, как и чья-то еще. У меня одна жизнь — вот эта, — и я буду выбирать!
А если Гарнет не выпустит меня из моей комнаты, я откажусь от еды. В конечном итоге ему придется предоставить мне свободу исповедовать мою Веру. И тогда я стану для него послушной и любящей женой, скромной и любезной, буду выполнять свои общественные и домашние обязанности, — в общем, стану такой, какой он хочет. Но от себя я не отрекусь.
