Пригоняемый со всего Диведа скот, помимо мяса, превращался в кожу и пергамент, а кожа — в солдатские сапоги. Наверху, в Кер-Мирддине их брал Дэффид. Остальные части туши тоже не оставались без дела. Кровь пополняла собой рацион строителей, превращаясь в колбасы и пудинги. Клей, точёные безделушки из рога — самой сиде в благодарность за педальный привод токарных станков перепала десятина с промысла. Всё это делалось не в самом городе — а вокруг. Всеми, кого ещё не занял Дэффид. А ещё Немайн велела собирать кости забитых животных, сушить и перемалывать — благо жернова от ветра привести недолго. То, что получалось — задёшево продавала для внесения на поля. Фосфор! Слова такого камбрийцы пока не знали, но что на мёртвых костях иногда невиданный урожай случается — припомнили. Сделали вывод — сида, как и положено, не лжёт. А потому — брали.
И так — с любой мелочью. Вниз по Туи шли брёвна — вверх доски, и даже строительный камень. При том, что Дивед готовился к войне, а комендант столицы на всякий случай обновлял укрепления — получилось очень кстати. Оставшуюся щепу да кору жгли в печках. Золу — отдавали фермерам. Бесплатно, но только тем, кто пославлял в город свежие продукты. Скапливалась она быстро, так что — на поля уходили телега за телегой. Что пепел да зола удобрение хорошее — фермеры знали. Хотя бы по опыту соседей-саксов, выжигавших леса под вспашку. Вот только эти варвары уничтожали плодородие земель в считанные годы. После чего норовили двинуться дальше.
Самое же интересное происходило внутри охвативших небольшой треугольный полуостров рвов и валов. Город получался похожим на готовый выйти в море корабль: высокая корма Кричащего холма, на ней замок, сбегающие по склонам укрепления, возвышенность возле подрытого речкой берега — нос, как раз над ней застыли мачты метательных машин. Пристань — скособоченный таран… А команда пузатого корабля получила первую плату — серебром. Расписки, как опасались, сида впихнуть не пыталась — уже хорошо. Однако вскоре рабочие выяснили: продовольствие, да и почти всё остальное, в расписках Немайн выходит дешевле. Скоро в городе грамота с подписью и отпечатком пальца сиды стоила дороже серебряной монеты. При этом её не прятали в сундучок, а тащили в лавку или на рынок — копить расписки, за которые сида обещала на будущей ярмарке только семь восьмых цены, никто не собирался. Лавочники же эти «плохие» деньги брали со всем удовольствием — потому как и им Немайн продавала поставляемые принцем Рисом запасы за свои расписки несколько дешевле. Убыток, но экономия серебра, так нужного на внешние закупки — и гораздо большая, чем ожидала сида.
Само же серебро почти исчезло из ежедневных расчётов. Оно смирно сидело по сундукам — а бегала кожа. И, иногда, при крупных сделках, золото. Больше того: грамотки понемногу расползались по округе, всё шире и шире. Там происходило то же самое: всяк старался в первую очередь скинуть с рук ценную, но обещающую на ярмарке похудеть расписку. Так и получалось — куда доходили расписки, металл исчезал, и из монет оставались только разменные медяки. Прочее пряталось на чёрный день.
А рыжей сиде с ученицами прибавлялась работа — через лавки к концу недели возвращалось не больше половины расписок, и приходилось штамповать новые. Время от времени Немайн бегала по стройке с чёрными от краски пальцами — и всякому становилось ясно, от какого занятия её отвлекли. Пальцы пачкались все — потому как купюры разного достоинства Немайн приловчилась, во избежание подскабливания, метить разными пальцами. Все знали: четверть милиарисия — мизинец, половина — безымянный, милиарисий — большой, так ещё с ярмарки повелось, четыре милиарисия — средний, восемь, то есть золотой серебром — указательный. Сида шутила, говоря, что на мелочь, при нужде, можно будет использовать отпечатки пальцев ног. И отпечатки пяток на что-нибудь крупное. Образцы отпечатков — на дереве, да под лаком — сида велела приколотить на стене своего временного домика, и там теперь всё время кто-нибудь топтался, сверя истинность денежки с эталоном…
Население города росло, да и без имени он оставался не так уж долго. Скромницу Немайн на этот раз и спрашивать не стали. И правда, среди волшебных земель легендарного Диведа, обители богов и героев, выделиться мог разве край совсем чудесный. Сами диведцы обычно предпочитали не вспоминать, что особенность их края происходит из того, что, расположенный на западном краю Земли, он граничит с Адом, а потому нуждается в волшебных защитниках. Но на этот раз — решились. Именно потому, что защитница-хранительница бегала вокруг, не гнушаясь заскочить к котлу самых простых работяг. Пробовала — и иной раз нерадивые или корыстные поставщики вдруг обнаруживали себя несостоятельными должниками. После выплаты неустойки. Правда, горные кланы начали шипеть громковато. Хотя бы потому, что за своих негодяев расплачивались из соображений чести, а родня и союзники преспокойно выдавали проштрафившихся сиде головой — для соразмерного наказания. Обычно заключавшегося в умеренной порке.
Так что имя попросту родилось. Заново. Старая крепость, разрушенная во время войны между сидами и людьми, древний оплот Диведа — поднималась снова, пусть и на новом месте! Кер-Сиди. Город сидов. Не больше, не меньше — в самый раз!
Каждый день прибавлялись новые жители. Сида же и пришла не одна — с войском, двумя десятками молодцов из её родного клана, да с греками, которые по имперскому опыту знали, что вернейший способ прокормиться — устроиться на строительство нового города. Скоро Гулидиен подбросил ей и пленных ирландцев-разбойников, которых подозревали в отсутствии душ. Но больше всего было обычных камбрийцев, решивших поработать зимой — кто с ремеслом, за плату, кто без — за прокорм, что после начала саксонских нашествий считалось большой экономией — семье и клану ртом меньше.
В убытках оказался, разве, смотритель при входе в разрушенный бруг Гвина. Немайн разрешила ему остаться, но тот всё равно больше времени бродил по сельским окрестностям, да рассказывал всякие чудесные ужасы. Вместе с тем отвалили щиты от входа в сидовскую крепость, и принялись таскать оттуда землю. Смотритель рассказывал, что там была не только земля — а что было кроме земли, не говорил. Только зыркал исподлобья, да намекал, что про такие вещи и говорить нехорошо.
