Билли пожал плечами, вернулся к спущенному переднему колесу и принялся работать домкратом.
Спустя несколько минут она принесла ему ящик с инструментами, перепачкав в смазке совершенно новую кофточку. Он что-то буркнул, но даже не обернулся. Майка у него выбилась из джинсов, и стало видно полоску кожи на спине — гладкую, загорелую, играющую мышцами. Крис долго не могла оторвать взгляд.
Затем она помогла ему снять с обода шину, и ладони у нее стали такие же черные, как у Билли. Машина опасно покачивалась на домкрате, а запасная покрышка оказалась протертой до основы в двух местах.
Когда они поставили колесо на место, Крис села в кабину. Кофточка и дорогая красная юбка были в жирных пятнах.
— Если ты думаешь… — начала она, когда Билли сел за руль, но он, не дав ей договорить, перегнулся и начал ее целовать, ползая руками по талии и груди. От него резко пахло табаком, «Брилкримом» и потом. Крис наконец вырвалась и, переведя дыхание, взглянула на себя. К жирным пятнам на кофточке прибавились новые пятна грязи. Двадцать семь пятьдесят в магазине «Джордан Марш», но теперь кофточка годилась разве что для мусорного бака. Однако Крис чувствовала только острое, почти болезненное возбуждение.
— Как ты собираешься все это объяснять? — спросил Билли и снова ее поцеловал. Даже не видя его губ, можно было догадаться, что он улыбается.
— Трогай меня, — прошептала она ему на ухо. — Всю. Выпачкай меня всю.
Что он и сделал. Колготки на одной ноге разошлись, словно раскрытые губы. Юбку, и без того короткую, Билли рывком задрал до пояса. Он буквально лапал ее — грубо и жадно. И от чего-то — может быть, именно от этого или от того, как близко они разминулись со смертью — Крис почти сразу кончила.
На следующий день она отправилась с Билли смотреть бокс.
— Без четверти восемь, — сказал он и сел на постели, затем включил лампу и начал одеваться. Его тело по-прежнему приковывало взгляд. Крис вспомнила тот понедельник, как это все случилось. У него…
(стоп)
Об этом можно подумать и потом — скажем, когда будет какой-то толк, кроме бесполезного сейчас возбуждения. Она скинула ноги с кровати и натянула трусики-паутинку.
— Может быть, это не самая лучшая идея, — сказала она, не понимая до конца, себя проверяет или его. — Может быть, нам лучше вернуться в постель и…
— Идея что надо, — ответил Билли, и на его лице, словно мимолетная тень, промелькнула усмешка. — Свиная кровь для свиньи.
— Что?
— Нет, ничего. Пошли. Одевайся.
Крис оделась, и, выйдя через черную лестницу на улицу, почувствовала, как внутри у нее, словно хищный ночной цветок, распускается и набирает силу какое-то мощное будоражащее чувство.
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 45):
Знаете, на самом деле я вовсе не переживаю из-за тех событий так уж сильно, как люди почему-то считают, должна. Нет, никто, конечно, не говорит мне этого прямо, но все, кого я встречаю, постоянно твердят, как, мол, им жаль — обычно перед тем, как попросить у меня автограф. Они ожидают, что я буду безутешно рыдать, носить черное, пить слишком много или ударюсь в наркотики. Как правило, люди говорят что-нибудь вроде этого: «Ужасно, просто ужасно… Но знаете, то, что с ней произошло…» и так далее, и так далее.
Но жалость — это все равно что припарки. Жалеть можно о пролитом на скатерть кофе или о промахе в боулинге. А истинная скорбь так же редка, как и истинная любовь. Я уже больше не жалею о том, что Томми мертв. Он теперь вспоминается как чудесный сон. Может быть, вы подумаете, что это жестоко, но с той ночи утекло много воды. И я не жалею о том, что сообщила Комиссии по делу Кэриетты Уайт. Я говорила правду — столько, сколько знала.
Но мне жаль Кэрри.
Ведь ее забыли. Ее превратили в своего рода символ и забыли, что она была обычным человеком, таким же, как вы сами, человеком с надеждами, мечтами и так далее. Впрочем, говорить об этом, видимо, бесполезно. Едва ли теперь удастся превратить нечто, созданное газетами, обратно в человека. Но она была человеком, и она страдала. Так страдала, что большинству из нас это и представить себе трудно.
Поэтому мне ее жаль, и я надеюсь, что ей было хорошо на выпускном балу. Надеюсь, что бал — пока не начался весь этот ужас — стал для нее самым замечательным, чудесным, волшебным событием в жизни…
Томми вырулил к стоянке у нового крыла школьного здания. Мотор еще секунду поурчал на холостом ходу, а затем он выключил зажигание. Кэрри сидела справа от него, придерживая на плечах платок. Ей вдруг показалось, что все происходит во сне, наполненном какими-то неясными перспективами, и она только-только это поняла. Что же она делает? Она оставила маму одну.
— Волнуешься? — спросил Томми, и Кэрри невольно вздрогнула.
— Да.
Он рассмеялся и выбрался из машины. Кэрри собралась уже открыть дверцу, но Томми обошел, машину и сделал это сам.
— Не волнуйся, — сказал он. — Ты сейчас как Галатея.
— Кто?
— Галатея. Мы проходили это у мистера Иверса. Она превратилась в такую прекрасную женщину, что ее никто не узнал.
Кэрри на секунду задумалась.
— Я хочу, чтоб меня узнали, — сказала она.
— Еще бы. Пойдем.
У автомата с кока-колой стояли Джордж Доусон и Фрида Джейсон. На Фриде было нечто оранжевое из гипюра, и в этом наряде она немного напоминала басовую трубу. В дверях проверяли билеты Донна Тибодо и Дэвид Бракен. Оба были членами Национального общества отличников, оба входили в «личное гестапо» мисс Гир, и оба оделись на этот раз в цвета школы — белые брюки и красные пиджаки. Тина Блейк и Норма Уотсон раздавали программки и рассаживали участников бала в соответствии с планом. Обе были в черном — Кэрри подумала, что девушки, должно быть, считают себя очень элегантными, но ей они больше всего напоминали продавщиц сигарет из старых гангстерских фильмов.
Когда вошли Томми и Кэрри, все повернулись в их сторону, и на секунду в зале повисло неловкое молчание. Кэрри вдруг захотелось облизнуть губы, но она сдержалась. Затем Джордж Доусон воскликнул:
— Ну ты и вырядился, Томми!
Томми улыбнулся.
— А ты сам-то давно с дерева слез?
Доусон, сжав кулаки, качнулся вперед, и Кэрри на мгновение охватил ужас — еще чуть-чуть, и она швырнула бы Джорджа через весь холл. Затем она сообразила, что это старая, привычная игра между двумя приятелями.
Парни, улыбаясь, пританцовывали друг вокруг друга в боксерских стойках и обменивались ударами. Но потом Джордж, которому уже дважды досталось под ребра, комично заверещал:
— Не бей моя вьетнамца! Не бей моя вьетконг!
Томми опустил руки и рассмеялся.
— Не волнуйся, — сказала Фрида Кэрри, подходя ближе и кивая своим похожим на нож для вскрывания конвертов носом. — Если они прикончат друг друга, я буду танцевать с тобой.
— Уж больно глупо они выглядят, чтобы помереть от такой ерунды, — рискнула пошутить Кэрри. — Как динозавры.
Фрида улыбнулась, и Кэрри почувствовала, как в душе у нее словно ослабли старые ржавые цепи и разлилось тепло. Стало легче, спокойнее.
— Где ты купила такое платье? — спросила Фрида. — Мне очень нравится.
— Я сама его сшила.
— Сшила?! — Фрида удивленно распахнула глаза. — Что, серьезно?
Кэрри почувствовала, что заливается краской.
— Да. Я… мне нравится шить. Материал я купила в «Джонсе», в Вестоувере, а покрой тут совсем не сложный.
— Пойдем в зал, — сказал Джордж, обращаясь сразу ко всем. — Скоро группа начнет. — Он закатил глаза и снова начал валять дурака. — Бум, бум, бум! Моя вьетконга любит большая звука гитара.
В зале он принялся пародировать Бобби Пикетта. Кэрри рассказывала Фриде о своем платье, а Томми просто стоял и улыбался, засунув обе руки в карманы. Сью наверняка сказала бы, что он их оттягивает, но черт с ними, с карманами, в самом-то деле. Кажется, все идет отлично.
