Их провели по ступеням на сцену и усадили на троны. Аплодисменты стали еще громче, но насмешки в них уже не чувствовалось, аплодировали искренне, сильно — это даже немного пугало. Кэрри с облегчением опустилась на трон: все произошло слишком быстро, ноги у нее дрожали, и ей вдруг начало казаться, что даже при таком относительно неглубоком вырезе на платье грудь
(мерзостныеподушки)
у нее открыта очень сильно. От грома аплодисментов кружилась голова, и какой-то частью сознания она по-прежнему верила, что все это сон и что она вот-вот проснется — с ощущением потери и облегчения одновременно.
— Король и королева выпускного бала 1979 года — Томми РОСС и Кэрри УАЙТ! — выкрикнул Вик в микрофон так громко, что за грохотом колонок почти нельзя было разобрать слов.
Гром аплодисментов ширился и рос. Томми, которому оставалось жить уже совсем немного, взял Кэрри за руку и улыбнулся ей, чувствуя, что Сюзи все угадала верно. Кэрри, собравшись с силами, улыбнулась ему в ответ. Томми
(она была права и я люблю ее и эту кэрри тоже люблю она красива все вышло отлично и я всех их люблю и этот свет этот свет в ее глазах)
и Кэрри
(я совсем их не вижу свет такой яркий я слышу их но не вижу и я помню что было в душевой помню мамочка здесь так высоко я хочу вниз неужели они сейчас засмеются и начнут бросать в меня чем попало показывать пальцем визжать и смеяться я их не вижу совсем не вижу тут такой яркий свет)
и балка под потолком…
Неожиданно обе группы, экспромтом слив звучание рока и духовых инструментов в единое целое, грянули школьный гимн. Все вскочили и, еще аплодируя, запели.
Времени было семь минут одиннадцатого.
Билли присел, разминая колени. Крис Харгенсен стояла рядом, нервничая все больше и больше. Руки ее беспокойно ощупывали швы на джинсах. Она прикусила нижнюю губу и теребила ее, жевала, не замечая того и не в силах остановиться.
— Думаешь, выбрали все-таки их? — тихо спросил Билли.
— Уверена, — ответила Крис. — Я подговорила кого надо… Что они все хлопают? Что там в конце концов происходит?
— Убей меня Бог, крошка. Я…
Тут, нарушив покой майской ночи, неожиданно мощно грянул школьный гимн. Крис испуганно выдохнула.
На знамени — красный и белый цвета-а-а-а…
— Ну, давай. Они уже на месте, — сказал Билли. Глаза его в темноте чуть блестели. На губах играла загадочная полуулыбка.
Крис облизнула губы. Оба стояли и смотрели на висящий конец веревки.
Школа Томаса Ювана, славься всегда-а-а…
— Заткнись, — произнесла Крис шепотом.
Ее била дрожь, и Билли подумалось, что еще никогда она не выглядела так желанно и возбуждающе. Когда дело будет сделано, он ее так отдерет, что все прежнее покажется ей детскими играми. Ну, будет ночка…
— Что, сдрейфила? — спросил он, наклоняясь к ее лицу. — Я за тебя дергать не буду. По мне, так пусть эти ведра стоят там хоть до второго пришествия.
Гордимся, что учимся именно здеее-е-есь…
Внезапно из ее горла вырвался странный придушенный звук — то ли полувскрик, то ли полувздох — и она, вцепившись в веревку двумя руками, дернула. В первое мгновение веревка пошла легко — Крис даже успела подумать, что Билли ее разыграл и никаких ведер на том конце нет — затем она натянулась — рывок, и веревка вырвалась обратно, оставив на ладони тонкий след ожога.
— Я… — начала было она.
Музыка в зале пошла в разнобой и стихла. Кто-то не обращая внимания, продолжал тянуть гимн, но спустя несколько секунд все замолчали. Наступила тишина, потом кто-то пронзительно взвизгнул, и снова ни звука.
Билли и Крис глядели в темноте друг на друга, оцепенев от содеянного — уже не планы, не слова, теперь все уже сделано. Воздух в легких, казалось, застыл, как стекло.
А затем из зала донесся нарастающий смех.
Часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого, и ощущение тревоги становилось все сильнее и сильнее. Сью стояла у газовой плиты, выжидая, когда закипит молоко, чтобы высыпать туда растворимый кофе. Она уже дважды собиралась пойти к себе наверх и переодеться в ночную рубашку и дважды почему-то останавливалась и подходила к кухонному окну с видом на холм Брикъярд и изгиб шоссе номер шесть, что вело к центру города.
Когда на крыше мэрии на Мэн-стрит вдруг панически завыла сирена, Сью даже не повернулась сразу к окну, а сначала выключила огонь под кастрюлькой, чтобы не убежало молоко.
Сирена на здании мэрии коротко взвизгивала каждый день ровно в двенадцать часов, но это все, если не считать сигналов сбора добровольной пожарной дружины, когда в сухой сезон, в августе и сентябре, загоралась вокруг города трава. Сигнал тревоги означал что-то серьезное, и в пустом доме завывание сирены казалось особенно жутким и угрожающим.
Сью медленно подошла к окну. Вой сирены то поднимался, то падал, снова и снова. Где-то вдали запели, как на свадьбе, автомобильные гудки. Из темного прямоугольника окна на нее взглянуло собственное отражение — огромные глаза, губы полураскрыты, — но спустя несколько секунд стекло запотело.
Неожиданно всплыло полузабытое воспоминание. Еще детьми, в начальной школе, они тренировались на случай воздушной тревоги. Учительница хлопала в ладоши и говорила «Воет городская сирена», после чего полагалось лезть под стол и ждать, закрыв голову руками, когда она даст отбой или когда вражеские ракеты разнесут тебя на мелкие клочья. И теперь слова учительницы прозвучали у нее в голове ясно и чисто, будто все эти годы они как в гербарии
(воет городская сирена)
хранились в аккуратном полиэтиленовом пакетике.
Самой школы не было видно, но далеко внизу, слева, где располагалась очерченная уличными лампами школьная автостоянка, светилась искорка, словно Господь чиркнул там своим огнивом.
(там же баки с мазутом для котельной)
Искорка помигала, затем вспыхнула ярким оранжевым факелом. Теперь уже школу стало видно — школа горела.
Сью бросилась к шкафу за плащом или курткой, но тут весь дом вздрогнул от первого раскатистого взрыва, и в мамином буфете жалобно звякнули чашки.
Норма Уотсон. «Мы пережили черный выпускной бал» (опубликовано в августе 1980 в журнале «Ридерс Дайджест» под рубрикой «Драма в реальной жизни»):
…и все случилось так неожиданно, что никто на самом деле даже не понял, в чем дело. Мы все стояли, хлопали и пели школьный гимн. А затем — я как раз стояла у преподавательского стола и смотрела на сцену — в ярком свете софитов мелькнуло что-то блестящее, металлическое. Рядом со мной была Тина Блейк и Сандра Джейкс, и я думаю, они тоже это видели.
В воздухе вдруг расплескалось что-то красное. По венецианскому панно поползли густые потеки. Я почему-то сразу поняла, что это кровь, еще до того, как она пролилась на сцену. Стелла Хоран подумала сначала, что это краска, но у меня как будто предчувствие возникло — как в тот раз, когда моего брата сбил грузовик с сеном.
И Томми, и Кэрри облило с головы до ног, но ей досталось больше — будто ее взяли и макнули в ведро с краской. Она продолжала сидеть совершенно неподвижно. Группе, что стояла ближе к ним — «Джози-энд-Мунглос», — тоже перепало: брызги летели во все стороны. У лидер-гитариста была белая гитара, и она вся оказалась в красных каплях.
Я сказала: «Боже, это же кровь!», и тут Тина завизжала — очень громко, на весь зал.
Все наконец перестали петь, и наступила тишина. Я сама даже с места не могла сдвинуться, стояла словно прикованная. Взглянула вверх, а там — два ведра, крутятся над тронами на веревке и колотятся друг об друга. С них все еще капала кровь. И вдруг они упали вниз, а следом веревка. Одно ударило Томми по голове, и звук получился громкий, пустой — словно гонг.
Кто— то засмеялся. Я не знаю, кто, но смеялись совсем не от того, что вышло весело или забавно, нет. Грубый, истерический, жуткий смех.
И в этот момент Кэрри открыла глаза.
Вот тут-то все и расхохотались. Я тоже. Боже, это… это было просто дико.
В детстве у меня была диснеевская книжка «Песня юга», и в ней сказка дядюшки Римуса про чумазейку. На картинке чумазейка сидела посреди дороги — один к одному негритенок: лицо черное-черное и огромные белые глаза. Так вот Кэрри открыла глаза, получилось то же самое: только глаза белые, а все остальное — густого красного цвета, да еще свет горел так ярко, что они казались просто стеклянными — ну прямо как этот комик, Эдди Кантор, когда он глаза вытаращит.
От этого-то все и засмеялись. Удержаться было невозможно. Тут либо дашь себе волю и расхохочешься, либо просто свихнешься, а над Кэрри привычно смеялись уже много лет. В тот вечер мы все чувствовали себя частью чего-то особенного, словно она на наших глазах воссоединилась со всем нормальным человечеством, за что лично я только благодарила Бога. И вдруг это. Этот кошмар.
Нам просто ничего не оставалось. Или смейся, или плачь — но кто за все эти годы хоть раз пожалел Кэрри?
Она, не шевелясь, глядела в зал, а смех становился все сильней, все громче. Люди чуть не падали на пол, держась за животы, и показывали на Кэрри пальцами. Только Томми на нее не смотрел. Он сидел в кресле, повалившись на бок, будто уснул. Однако сразу никто даже не понял, в чем дело: он и так был весь в крови.
А затем, в одно мгновение, лицо Кэрри словно… словно надломилось — не знаю, как еще это описать. Она закрыла лицо руками и встала. Ее качало, она споткнулась, и едва не упала — тут все засмеялись пуще прежнего. Потом Кэрри… ну в общем, спрыгнула со сцены — как будто большая красная лягушка нырнула в воду со своего листа лилии. Она снова чуть не свалилась, но удержалась-таки на ногах.
Мисс Дежардин бросилась к ней, вытянув вперед руки, и она-то уже не смеялась. Но ни с того ни с сего ее вдруг повело в сторону и швырнуло об стену у края сцены. Очень странно все это получилось. Она не споткнулась, нет — выглядело это так, словно ее сильно толкнули, но там никого не было.
Закрывая лицо руками, Кэрри побежала сквозь толпу к выходу, и кто-то подставил ей ножку. Я не знаю, кто это сделал, но она растянулась во весь рост, оставив на полу длинный красный след, и странно так вскрикнула «Ууф!» Я очень хорошо это помню, потому что рассмеялась еще сильнее. Кэрри поползла к выходу, затем вскарабкалась на ноги и выбежала из зала. Она пронеслась мимо меня, и я не могла не почувствовать запах крови — мерзкий запах, какой-то гнилой.
Кэрри сбежала по лестнице, перескакивая через ступеньки, и скрылась за дверями.
Смех постепенно стихал, но некоторые никак не могли успокоиться, икали и судорожно всхлипывали. Ленни Брок достал большой белый платок и вытирал глаза. Салли Макманус вся побелела, и, казалось, ее вот-вот стошнит, но не в силах сдержаться, она тоже продолжала хихикать. Билли Боснан просто стоял со своей дирижерской палочкой в руке и качал головой. Мистер Лалбин сидел на корточках рядом с мисс Дежардин и просил у кого-нибудь салфетку: у мисс Дежардин был разбит нос.
Вы должны понять, что все это произошло минуты за две, от силы. Никто еще ничего не понимал. Мы просто растерялись. Кто-то ходил по залу, тихо переговариваясь, но большинство стояло, как стояли. Элен Шайрс вдруг расплакалась, потом еще кто-то.
Затем раздался крик:
— Вызовите врача! Эй, кто-нибудь, срочно вызовите врача!
Оказалось, это Джози Рек. Он стоял на коленях рядом с Томми Россом, и лицо у него было белее бумаги. Джози попытался взять Томми на руки, но тут трон опрокинулся и Томми свалился на пол.
Никто не двинулся с места. Все только стояли и смотрели. Я себя чувствовала так, словно вмерзла в лед. «Боже, — в голове крутилось только одно это слово. — Боже, боже, боже…» Затем появились какие-то еще мысли, но мне все казалось, что они не мои, чужие, откуда-то извне. Я думала о Кэрри. И о Господе. У меня в голове все смешалось, и это было ужасно.
Потом Сандра бросила взгляд в мою сторону и сказала:
— Кэрри вернулась.
— Да, — сказала я. — Верно.
Тут все двери в холле захлопнулись — раздался такой звук, словно хлопнули в ладоши. Кто-то в зале закричал, и началось паническое бегство. Все рванулись к дверям разом. Перед тем как толпа навалилась на дверь, я успела заметить снаружи Кэрри. Лицо у нее по-прежнему было в крови — будто лицо индейца в боевой раскраске.
И она улыбалась.
Люди толкали створки, колотили в двери, но безрезультатно. Толпа все прибывала, и первых уже буквально расплющили, но двери все равно не открывались. А ведь они даже не запираются никогда — в штате такой закон.
Мистер Стивенс и мистер Лаблин влезли в толпу и принялись оттаскивать всех от дверей, хватая людей за пиджаки и за что придется. Ор стоял ужасный, и все толкались там, как стадо баранов. Мистер Стивенс влепил двум девчонкам по затрещине и дал Вику Муни в глаз. Они кричали, чтобы все шли через запасный выход. Некоторые послушались — это как раз те, кто остался в живых.
И тут пошел дождь… во всяком случае так мне в первый момент показалось. По всему залу с потолка полила вода. Я задрала голову и увидела, что под потолком работают все пожарные спринклеры. Вода падала на пол и разлеталась брызгами во все стороны. Джози Рек заорал парням из своей группы, чтобы те скорее выключили всю аппаратуру, но они уже сбежали. Джози тоже спрыгнул со сцены.
Паника у дверей прекратилась. Кое-кто, поглядывая на потолок, вернулся в зал. Помню, кто-то — кажется, Дон Фарнхем — сказал: «Ну теперь баскетбольному полю точно конец».
Несколько человек двинулись посмотреть, что с Томми Россом. А я вдруг поняла, что нужно срочно смываться. Схватила Тину Блейк за руку и сказала: «Бежим. Скорей».
Чтобы добраться до пожарного выхода, нужно было пройти небольшой коридорчик слева от сцены. Там под потолком тоже установлены спринклеры, но они не работали. Двери были распахнуты настежь, и несколько человек уже выскочили на улицу, но большинство просто стояли в зале, растерянно глядя друг на друга. Некоторые смотрели на кровавый след на полу, где упала Кэрри, но вода постепенно его смывала.
Я потянула Тину к выходу. И в этот самый момент полыхнула электрическая вспышка, раздался крик и жутко завыли усилители. Я обернулась и увидела, что Джози Рек схватился за микрофонную стойку и уже не может ее отпустить. Он стоял с выпученными глазами, волосы у него торчали во все стороны, и впечатление было такое, словно он пританцовывает. Ноги его скользили по воде, а потом задымилась рубашка.
Джози упал на одну из колонок — большие колонки, пять или шесть футов высотой, — и она тоже опрокинулась в воду. Вой аппаратуры вырос почти до визга, затем снова сверкнуло, и все стихло. Рубашка на Джози уже горела.
— Бежим! — крикнула Тина. — Бежим, Норма, пожалуйста!
Мы выскочили в коридор, и тут за сценой что-то взорвалось — наверное, распределительный щит. Я успела оглянуться: занавес был поднят, и я увидела даже Томми на сцене. Электрические кабели к софитам извивались и дергались, как змеи, в корзине факира. Затем один из них рухнул в воду, еще раз полыхнуло, и закричали все сразу.
Мы выскочили за дверь и бросились через автостоянку. Кажется, я кричала. Не помню. После того, как закричали все в зале, я вообще не очень хорошо помню, что происходило. Когда эти толстые кабели под напряжением попадали в воду…
