Билеты он взял не на электричку, а на отходящий десятью минутами раньше иркутский поезд. Озерск был довольно большим – почти стотысячным городом, и все поезда там останавливались.

В купе спала старушка. Они тихо, не будя ее, сели на противоположную полку. Санечка скоро задремала под монотонный перестук, а Алексей сидел, глядя куда-то мимо проплывавшего грязно-белого неряшливого пейзажа, и никак не мог понять, о чем думает. Будто бы думал он на иностранном языке.

Санечка шевельнулась, щека ее передернулась, она что-то сказала невнятно. Потом – привалилась к плечу Алексея и замерла. Он скосил глаза и посмотрел на нее. Теперь он знал, что к Еванфии можно было не ехать: он видел кесаревну тогда, накануне исчезновения. Лицо спящей у его плеча девушки несомненно было лицом той самой шестилетней девочки – в венке из желтых лилий... Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..

Автобус «Озерск– Глыза», проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озерск был городом старым, купеческим, но запущенным до последней степени. В нем было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из желтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу – символ материального благополучия.

У ворот в киоске с гордым названием «24 часа» торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: «Мясо рулек».

– А кто такие рульки? – спросил он.

– Не знаю, – ответила тощенькая киоскерша. Купите, попробуйте.

– Ничего себе, – сказал Алексей. – Помру – и не буду знать от чего.

– Как помрете?! Как это помрете?! – возмутилась киоскерша. – Они у нас свежие!

Алексей посмеялся, но купить предпочел батон, палочку салями и литровую бутылку «Спрайта».

Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрел большой букет белых хризантем.

В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.

– Кто на Салтыковке?..

– Мы.

Указатель: «Салтыковка – 0,3». Но ничего не видно с дороги из-за голых берез и густой высокой черемухи...

Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором все было неправильно, кроме даты смерти. Смел снег с холмика, положил цветы. Как ты там? – спросил тихо. Алешенька... холодно, холодно мне... как же тут холодно... Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный. Отрада... повзрослела-то как сразу... Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тетушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро – туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги ее. Отраду нашу, а я уж полежу тут... не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я – покойно... Прощай. Прощай, – Алексей встал.

В этот момент Санечка вздрогнула. Алексей не касался ее, но – почувствовал это. И какое-то далекое – ближе, ближе – скольжение за могилами, за непрозрачными заснеженными кустами, за сугробами, за низкими елочками, за оградами... осыпался с ветки снег, взлетела ворона...

Шагах в пятнадцати из-за могилы вышла и остановилась большая серая псина. Пасть ее была приоткрыта, верхняя губа задралась и подрагивала. Глаза смотрели как бы мимо людей и – были неприятно мутные, с этакой тухлятинкой. Следом вышла вторая точно такая же, странно задирая голову, будто пыталась почесать затылок об оградку.

– И вон... – прошептала Саня.

Слева стояли еще три собаки – простые деревенские дурочки-пустолайки. Но сейчас они молчали и так же смотрели мимо людей. Шерсть на мордах их смоклась в сосульки.

Алексей посмотрел направо. И оттуда приближались несколько псов – шли медленно и упорно, глядя куда-то чуть в сторону.

Взяли в кольцо. Хорошо, что сзади забор.

Он осторожно отодвинул Санечку под левую руку, достал пистолет. Опустил предохранитель. Шесть патронов. Целей – девять.

Собаки бросились – молча. Все сразу.

За две секунды Алексей выпустил четыре пули. Он стрелял расслабленно и неторопливо – точно так, как учил вчера девушек. Тонкая пулька «Марголина» (по иронии судьбы точно такая же, какими стреляли древние револьверы «велодог», предназначенные специально для того, чтобы велосипедисты могли отстреливаться от дурных собак) не способна была ни остановить, ни отшвырнуть несущуюся тварь, и уже мертвые собаки пробегали несколько шагов и даже пытались прыгнуть. Но прыжок у них не получался...

Он пристрелил самых опасных, на его взгляд: больших серых, похожих на волков, голенастую черную, в недавних предках которой имелся доберман, и белую в пятнах дворнягу, огромную просто по капризу природы. Но и остальные дорогого стоили, и Алексей с трудом отбил их первый наскок, расшвыряв короткими ударами ног и локтей. Они вскакивали и снова бросались, будто не понимали боли, и он выпустил последние два патрона, приготовившись орудовать пистолетной рукояткой, но оставшиеся собаки, те самые дурочки-пустолайки, вдруг словно бы опомнились и с визгом бросились врассыпную. И с громким криком ужаса с недалекого креста стремительно взвилась, забыв поджать лапы, ворона, просидевшая там, вопреки основным вороньим правилам жизни, всю эту громкую и страшную схватку.

Кто-то освоил и в этом мире малое, но очень полезное умение: повелительно говорить со зверьем и видеть чужими глазами...

И этот кто-то только что весьма умело провел разведку боем и теперь знал, наверное, все, что хотел знать.

Санечка шумно, со всхлипом, вобрала воздух. Ее начало трясти.

К ним уже бежали какие-то люди...

В кабинете директора совхоза, который теперь назывался акционерным обществом, их напоили горячим чаем. Директор, Анатолий Петрович, лысый жилистый мужик лет пятидесяти, показался Алексею человеком честным и обстоятельным. Обретению Санечкой брата он искренне обрадовался и даже (под незаметным нажимом Алексея) «вспомнил» приезжавшую в гости к Еванфии золовку... Совхоз в его руках не процветал, но и не тонул, уверенно барахтался в волнах и имел хорошие перспективы. Выплачивать Санечке стипендию он, может быть, и хотел бы, но пока не мог себе позволить – однако хозяйственный пай ее готов был выкупить в рассрочку на пятнадцать лет. Получалось примерно двести пятьдесят тысяч в месяц. И на земельный участок под застройку никто не претендовал, это была Санечкина неприкосновенная собственность, в чем Алексей мог убедиться: вот она, бумага... А что касается собак... ну никогда такого не было, просто даже не верится. Санечка почти не пострадала от укусов, порваны оказались только пола и рукав старой шубки; у Алексея оказались разодраны и рукава куртки, и обе штанины, на левой икре был выдран приличных размеров клок кожи; царапин же и мелких ранок от зубов было множество. Прибежавшая фельдшерица только ахнула – но перевязала быстро и грамотно, хотела вкатить противостолбнячную, Алексей сказал: привит еще на семь лет вперед.