Не хотелось потом возвращаться к тем, кому помочь не успели. Но – вернулись. Плач и стон. На локтях ползли полоненные девушки и ребятишки, волоча безжизненные ноги. Кошкоголовые то ли чародейством, то ли ручным умением сломали им спины, сделав калеками навек.

И потом – всегда, будучи настигнуты с пленниками, ломали пленникам спины. Не убивали никого, но всегда калечили, хоть и взывали к ним: отпустите, и сами уйдете живыми. Не отпускали никогда... И не уходили, понятно.

Старуха лежала в той характерной позе, от которой Алексея и бросило в воспоминания: выше пояса человек, ниже – мертвое мясо с костями. Он протянул Сане «Марголин»: если что – стреляй сразу. Сам опустился на корточки.

– Зачем это все? – спросил он. – Чем мы вам не понравились?

Старуха приоткрыла глаза, закрыла вновь. Веки у нее были коричневые и морщинистые, как у черепахи. Потом по лицу ее прошла экстатическая судорога, глаза раскрылись медленно и широко.

– Люциферида! – прохрипела она. – Пришла Люциферида!

– Что?

– Люди! Бегите все сюда! Явилась к нам Люциферида! Дождались, люди!.. Счастье, счастье!..

Она приподнялась, раня руки об острые обломки. Потом – рухнула. Меж век голубели одни белки.

– О-ох... – Алексей присел рядом. Не в силах больше выносить боль, задрал штанину. Он ожидал увидеть что-то страшное: лопающуюся опухоль, пузыри с мутной жидкостью, обнаженные сухожилия... Ничего такого не было: синюшно-багровый след вдавления да несколько припухших царапин. Значит, будем терпеть...

Обморок старухи длился несколько секунд. Может, и не обморок даже – просто зашлась в ликовании.

– Люциферида, о, Люциферида! Прости, что не узнала тебя в таком обличий! Ты наказала меня легко за мою дерзость – я могу видеть тебя, могу дотронуться до тебя! Как легко я могу теперь умереть!..

– Куда вы шли? – спросил Алексей.

– Зачем ты спросил? А, я поняла. Ты хочешь испытать меня, спутник Люцифериды... знаю ли я... Да, я знаю! Это грех, поклоняться Ему, но это малый грех, малый... Нам, живущим внизу, под градом из черного камня и дождем из черного яда, не оставлено другого, как притворно поклоняться Ему! Но теперь у нас есть ты, Люциферида... и я говорю Ему: ложный Бог! Тьфу! – Она вытянула шею и слабо плюнула в сторону замка. Плевок повис на щеке. И как бы в ответ от брошенных на тропе корзин донеслось слабое мяуканье.

Саня в два прыжка одолела расстояние до корзин, открыла одну – и отшатнулась, прижав запястье к губам. Открыла вторую. Она смотрела в нее долго, очень долго...

– Что там? – спросил Алексей.

– Дети...

– Это не настоящие дети, спутник, – сказала старуха, и в голосе ее звучало хитрое торжество. – Это ублюдки, прижитые Миленой от подземного жителя. Мы редко отдаем Ему – тьфу еще раз, и еще, и еще! настоящих детей... Алексей не дослушал. Старуха бормотала что-то еще, но он уже был у корзин.

Проклятье, подумал он. Не знаю, подстроено это или приключилось само... но если подстроено, то подстроено хорошо... добротно... А если само – то я просто не знаю, что нам дальше делать.

Мы опять прилипаем. Или – карабкаемся из песчаной ямы...

Было, было и такое. Сколько мне тогда лет?.. десять? двенадцать? По крайней мере, задолго до четырнадцати, до Посвящения. Каждое утро – подъем с рассветом, голышом в море, а из моря, мокрые, – в лоб на песчаный склон. Вечером дядьки ровняли его, сбивали образовавшиеся после предыдущего штурма выступы и ямки. И вот на это, на жалкие десять метров, уходило когда час, когда полтора. В зависимости от росы – обильная была роса или так себе. Но к концу лета и этот склон стал казаться ничем – его пробегали с ходу и удивлялись, чего же так маялись поначалу... Дети. Маленькие. Годовалые. Мальчик и девочка.

Ублюдки, прижитые от подземного жителя...

Их можно взамен настоящих детей отнести в горы и скормить этому... ложному Богу... Чтобы не шел каменный град и не лил дождь из яда... Люди. Ллюди... Что с них взять?..

Но! Нам-то как теперь быть? С детьми?

Он понял все и почему-то испытал даже облегчение – потому что выхода ему судьба не оставила. Перестарались те, кто конструировал ловушку, кто загонял в нее...

Алексей вернулся к старухе – задать еще пару сугубо практических вопросов. Нет, старуху он вниз не понесет. Спустится сам и пришлет дюжих ребят с носилками. Без носилок ее не спустить...

Но оказалось, что никого присылать уже не надо. То есть – надо, но это уже не срочно.

Старуха лежала, характерно сложив у горла руки. Он знал этот прием. Четырнадцать слов, и человека нет. Нет нигде.

Ни в мире живых, ни в мире мертвых... Что ж. Вольному воля.

Собственная боль заставляла его по-злому завидовать этой старухе. Но нога слушалась, на тропу вставала твердо, так что следовало идти... и идти.

Он закинул обе корзины за плечи и стал спускаться, иногда позволяя себе отшвырнуть ногой вниз по тропе ненужный здесь камень. Это была его маленькая месть мирозданию.

Слышно было, как Саня идет сзади с обоими фонарями. А если смотреть только под ноги, то легко можно поверить: обычный солнечный вечер. Солнце низко, но еще долго будет светло...

Ребятишки теперь пищали вдвоем, но он все равно ничего не мог им предложить, кроме воды. А воды они не хотели.

Люди жили вдоль ручья, вдоль текущей с гор воды. Дома они строили из тонких сланцевых плит. Наверное, здесь было нечто вроде условной ночи, когда Саня, Алексей и несомые ими два ребеночка въехали в поселение. Въехали на двух бесхозных осликах, до того пасшихся в блеклой траве. Странно: растительность здесь была – высокая, густая, сочная, но при этом какая-то отечная и обесцвеченная – хотя, из самых общих соображений, ей следовало бы иметь темный, почти черный цвет. Но вероятно, здешние боги не слишком хорошо разбирались в этих общих соображениях...

Сверху, при спуске с лугов, поселок был почти не заметен глазу, зато хорошо угадывался обонянием. Пахло горелым углем и жиром, каменной пылью, копотью. Каменные крыши, заросшие травой и мхом, а кое-где и кустиками, полностью сливались с фоном, и Саня испытала что-то вроде стыда за свою невнимательность и тупость, когда обнаружила себя едущей не по лощине, как ей думалось, а по тесному кривому переулочку, над которым почти смыкались каменные плиты крыш, по сторонам темнели глубокие щели между домами – возможно, там были входы, потому что дверей в привычном смысле не наблюдалось, – и громоздилась какая-то темная утварь: корыта, мотыги, огромные казаны, сковороды и треножники...