Одетые в черное, с измазанными сажей лицами саптахи неподвижно сидели над бортами. Их было по тридцать шесть на каждой из гаян...

– Когда я пришел... мы пришли, – Алексей, извиняясь, поклонился призраку, – к мускарям, там уже не было живых. Сам Диветок умер позже всех, и Железан успел с ним поговорить. Так мы и узнали, что вернул тебя сюда, наскоро погасив память – чтобы им труднее было тебя обнаружить. Трудно сказать, прав он был или нет... Во всяком случае, искали они тебя достаточно долго. Ну, как тебе сейчас? С памятью жить легче?

Саня – Отрада, поправила она себя, – задумалась.

– Я перестала ей верить, – сказала она наконец. И это едва ли не хуже, чем... так...

– Знакомо, – сказал Алексей.

– Тоже так было?

– М-да. Примерно – так. Все, кто учился чародейству, через это проходили. Чтобы уметь потом отличать истинную память от внушенной.

– Я ничего не чувствую, ни малейшей разницы...

– Этому учатся не один месяц.

– Все равно – жутко.

– Да. Но иначе никак.

– Ты ешь. Ты же голодный.

– Сразу много нельзя. Осовею.

И потянулся к нарезанной крупными ломтями салями. Хлеба в ночном киоске не было, поэтому колбасу заедали кукурузными хлопьями и запивали пивом.

Никто не заметил, как Железан исчез.

За щелями окон понемногу светало. Наконец Алексей сказал: «Пора», – и встал. Сегодня им предстоял трудный день. Еще один трудный день.

К рассвету порт был захвачен весь – с частью припортовых кварталов, где находились многочисленные кабаки, получасовые и часовые дешевые гостиницы, веселые дома и лавки, торгующие всем на свете. Босяков, так много сделавших для успеха вторжения и теперь пытавшихся продолжить грабежи, саптахи вырубили беспощадно. Как и всех остальных, кто пытался выглянуть из дому. Но сами они в дома не врывались, растекаясь по улицам, крышам, занимая узкие места на направлениях, по которым, как они считали, в порт будут пробиваться славы. Гребцы с гаян, отпущенные на берег, даже занялись тушением пожаров...

Если взглянуть на гавань Ирина с большой высоты, то она напомнит собой греческую букву 5, увеличенную во много миллионов раз – до шести верст в самом широком месте. Округлое тело бухты, две трети длины побережья которой удобны для устройства причалов, соединяется с морем узким извилистым проходом. Сейчас по этому проходу медленно плыли непрерывной вереницей десятки дромонов и хеланд, сидящих в воде низко, почти по самые весельные порты. Паруса на наклонных мачтах были свернуты. Черные корабли входили в бухту и, подчиняясь флажкам, поднимаемьм на огромном красном дромоне, расходились веером ко всем причалам.

В бухте на якорях, бочках, у пирсов и причалов стояли около трехсот рыбацких и торговых судов, в основном маленьких, – но были и левиатоны, принадлежащие семейству Паригориев, с их вензелями на кормах и неспускаемыми штандартами на мачтах. На одном из них, по имени «Орлина», стоящем близко к центру бухты, капитан Ярослав Чайко зажег свечу и молился. Он знал, что это время когда-то придет, и знал, что придет оно скоро, – но сейчас ему хотелось хоть ненадолго его отсрочить...

Ярославу было двадцать восемь лет. Он знал, что его чахоточная жена не проживет долго и двое мальчиков останутся сиротами, если им не помогут. Феодорит, один из клевретов генарха Вандо, пообещал позаботиться о них... Но чего стоят такие обещания, если гибнет сама земля?

Плача и сам не замечая, что плачет, Ярослав взял свечу и стал спускаться в трюм. Сорок ступенек крутого трапа...

Переборки между трюмами были выпилены, и судно просматривалось насквозь все: от кормы до носа. Огромное количество всяческого железа, уже тронутого ржавчиной, было собрано здесь: от витков стружки и сбитых подков до литых оград и крановых балок. Поверх всей этой горы настелены были деревянные мостки. Надо было пройти по ним и поджечь уже приготовленные запалы из смеси железных опилок и селитры.

Ярослав зажег от свечи длинный факел и задул свечу. Прошел до носа, насчитав сто восемьдесят шесть некрупных осторожных шагов. Повернул обратно.

Запалы установлены были на дне глубоких ям на равном удалении от шпангоутов – так, чтобы шпангоуты перегорели тогда, когда пламя охватит весь металл. Тогда под тяжестью этих тысяч пудов дно проломится...

Он пошел очень быстро, склоняясь над ямой, тыча огнем в бочонок, замирая на миг, чтобы – наверняка... и несся дальше. За спиной тут же заревело. Оглядываться некогда, некогда... Воздух уже исчез, сожранный огнем.

Ярослав знал, что и без воздуха может продержаться две минуты. Этого хватит... Трубы трубили.

Он немного не рассчитал силы и упал у предпоследней ямы. Даже не почувствовав этого. Ему казалось, что он карабкается по трапу, распахивает крышку люка...

В носу настил палубы прогорел. Давлением воздуха ослабевшие доски вдавило внутрь, и кислород ворвался в жарко тлеющие недра левиатона.

Первый взрыв был страшен. На месте огромного судна вдруг образовалось стремительно растущее огненное облако. Близстоящие корабли охватило пламя. Куски каркаса взлетели высоко вверх и начали свой медленный полет к земле. Днище судна, нагруженное пылающим железом, сразу оказалось в глубине, на дне воронки, – и стены возмущенной воды сомкнулись над ним буквально сразу...

С полминуты ничего нового не происходило. Просто в гигантском паровом пузыре, прижатом ко дну и не успевающем всплыть из-за того, что водяная гора на месте воронки теперь начала опадать, пар под действием температуры в две с половиной тысячи градусов стремительно разлагался на водород и кислород, которые тут же стремились соединиться...

Второй взрыв был стократ страшнее предыдущего. Корабли, загоревшиеся после первого, теперь превратились в метательные снаряды, крушащие на своем пути все и вся. Волна перехлестнула даже высокие стены старого форта, забросив внутрь его несколько гаян. Да что там форт! Почти целые гаяны находили потом в трех верстах от берега, в дубовой роще. Куски же кораблей разлетались и на шесть, и на восемь верст...

Больше всех повезло тем, кто был в этот день далеко от Ирина. Страшно горячий пар ударил по улицам, и далеко не все из тех, кто попал под него, дожили до следующего дня. Они долго потом бестолково ходили, оглушенные, сваренные, полуслепые, в клочьях сползающей кожи, падали – и редко вставали вновь. С неба валились куски дерева и камни, множество камней, вырванных из дна. Падали и люди – или то, что уцелело от них...