Под крышей было сумрачно, жарко и смрадно. Деревянный настил под ногами чуть пружинил. Даже дыхание отдавалось эхом. Алексей вдруг, не отнимая рук, скользнул вниз и оказался стоящим на коленях. Запрокинутое лицо его было белым, и губы были белыми, а в глазах горели черный огонь и отчаяние.

– Отрада... Отрада моя... – шептал он, а эхо возвращало шепот громом. – Любовь моя, безумие мое... о нас давно уже забыли, мы никому не нужны, давай убежим... ты и я... я знаю путь, это недалеко, это рядом... там нет людей, а можно вернуться к полувечкам или найти что-то еще. Кузня бесконечна...

Он говорил и говорил, Саня уже была уже рядом с ним, обняв за шею и прижимаясь щекой к щеке и шепча:

– Да, родной мой, да... и я тебя люблю, и никуда не отпущу, и никому не отдам никогда... ты мой, как кровь, ты ближе крови, ты весь во мне, и нас не оторвать, не разлучить...

– Бежим? Тогда – сейчас...

– Да, мой единственный, бежим, бежим, бежим...

Алексей встал, подхватил Саню. То, что оставалось позади, уже не имело ни малейшего значения.

Скомканный и отброшенный бумажный листок. Настил пружинил, удлиняя шаги.

Ворота – и калитка в одной из створок. Шаг. Жестокий солнечный свет. Черные заросли... Вдоль них – направо.

Саня вдруг закричала – еще ничего не увидев и не поняв.

Пулеметная очередь! Конское отчаянное ржание! Выкрики команд и железный лязг. Снова очередь, чейто вопль, предсмертный стон бессилия и ужаса, тупые звуки падения. Визг стартера, а потом – будто ссыпают пригоршню стальных шариков на неровный каменный пол... Золотое пламя вздымалось от земли и почти достигало неба.

Алексей прижимал ее к воротам, заслоняя собой, в руке у него опасно поводил острием меч. Четверо всадников в кожаных рубахах со стальными наплечниками и нагрудниками гарцевали перед ними. Лук был у одного и волосы до плеч, и Саня вдруг поняла, что это девушка.

– Кто такие?..

– Паригорий Венедим!..

– Не вижу!

– Вот, вот он!..

Выехал пятый. Саня вдруг обрела судорожноподробное зрение. На сером черногривом жеребце восседал высокий сухой рыцарь лет тридцати. Волосы его, перехваченные черным железным обручем, были пеги, а прядь над левым ухом и вообще выделялась мертвой белизной. Когда-то давно сломанный нос горбил, придавая лицу выражение хищное, безжалостное. Но светлые брови, чуть опущенные к вискам, но темные, усталые в морщинках веки, но глубокие зеленые глаза – выдавали в этом человеке что-то настоящее...

– Пактовий, – сказал он медленно на вдохе, растягивая в улыбке сухие обметанные губы. Кесаревна... Господи, слава тебе. Наконец-то. Как мы вас заждались.

Он спрыгнул с коня и вдруг опустился на колени. Саня должна была посмотреть на Алексея, но вдруг оказалось, что она не может этого сделать.

Стекались, собирались люди.

– Ура... – тихо, на срыве голоса, прокричал кто-то. И – подхватили:

– Ура! Ура кесаревне! Ура!!!

Немело, застывало лицо, как под зимним ветром. Тряслись губы.