На крыше его поскрипывала под шагами часовых деревянная наблюдательная вышка.
Из окон доносилась тихая музыка. Играли на китаре и клавикордах.
Отрада не спит, подумал Алексей. Она уже чужая. Он хотел отвернуться и пойти в другую сторону, но в этот момент от стены Палаты отделилась темная фигура и медленно пошла к нему. По шагам он узнал Венедима.
– Не спишь, Пактовий?
– Нейдет сон, – согласился Алексей. – И у вас, вижу... – Он кивнул на окна.
– Тоскует кесаревна. Гроза говорит – плачет ночами.
– Плачет... Да, ведь хотел я тебя увидеть, сказать...
– Постой. Скажешь еще. Ты ведь, как я помню, у чародеев учился?
– Начинал, да.
– Можешь узнать, что сейчас, сию минуту, впереди происходит? На западе, на севере? Алексей подумал.
– Единственно, могу попробовать послать вперед птицу. Или зверя. Буду слышать то, что слышит он. Да и то... не уверен. Вымотался я, Венедим. В теле сила еще вроде осталась, а в душе... последние капли.
– Послать зверя – это не то, нет. Я о другом думал. Говорят, чародеи могут между собой за сотни верст письмами обмениваться. Один пишет, а другой будто бы слушает и только рукой водит.
– Такого я не умею... А в чем вообще у тебя сомнения?
Венедим поколебался, но все же не промолчал:
– Доместик здешний – бывший почтовик, руку всех сигнальщиков знает. Вот и говорит: вроде бы сменилась где-то рука, на каком-то посту... и ведь вот не так сильно, чтобы уверенным быть, а – сомнения закрадываются.
– Думаешь, засада ждет?
– Думаю, может случиться и засада... Завтра из гарнизона полсотни заберу, уже договорились... а все равно опасаюсь. Рассказывали же тебе об этих... каменных степняках?
Алексей кивнул.
– Сам я их в деле не застал, а хоронить потом своих многих пришлось. Тоже, говорят, род чародейства...
– Да, слышал я про такое, – сказал Алексей неохотно. – Рассуждал Филадельф о подобном... но сбывшимся вроде бы не считал...
Тогда просто речи еще не заходило о Белом Льве, подумал он, считался этот артефакт безнадежно утраченным...
Наверху вдруг прекратилось непрерывное поскрипывание настила под ногами часовых, а через секунду грохнул колокол: раз-и-два!
– Эй, что там? – вскинул голову Венедим.
– Так кто-то к воротам подъезжает! Конные, человек двадцать! Эй, на воротах!
– Видим и слышим! – донеслось как из-под земли.
– В темное время ездят люди, – сказал Алексей, и Венедим, услышавший, возможно, в его голосе несуществующий укор, отозвался:
– Нельзя нам так вот рисковать...
А на воротах уже перекликались с подъезжающими и посылали за доместиком, и брякало железо бегущих на стены солдат...
Через четверть часа после всяческих разговоров и паролей открыли внешние ворота, впустив ночной отряд во внутренний дворик. Здесь при свете факелов их рассмотрели в упор сквозь бойницы, и доместик, переглянувшись с Венедимом и Алексеем, сказал:
– Не соврали...
И все равно в крепость ночных путешественников пропускали по одному сквозь узкий лаз, где им всем пришлось низко пригибаться – даже плотному высокому седобородому старцу. Но когда он ступил во двор и распрямился, построенные в каре и крепостные солдаты, и остатки сотни Венедима, и сам Венедим, и доместик – все почтительно опустились на колени.
Государь-монах возвращался в мир...
И издали, и вблизи это можно было принять только за вырванное с корнем и унесенное в море дерево: отмытый добела ажурный веер корней, чуть выступающий над водой длинный ствол, несколько обломанных сучьев... Ни у кого из капитанов сторожевых гаян не возникало желания подойти к плавнику поближе – и уж тем более не хватило бы терпения следить за ним несколько дней подряд. Тогда бы, конечно, стало ясно, что плавник не подчиняется воле ветров и волн.
Держась в виду берега, одолевая в сутки верст по двадцать, редко по двадцать пять, «плавник» шел на север. На двенадцатый день плаванья он миновал Красную Прорву: подковообразный утес цвета запекшейся крови, окаймляющий небольшую бухту, в которой никто никогда не мог промерить глубину и где время от времени – совершенно непредсказуемо и независимо от погоды – возникают вертикальные волны, бьющие выше мачт, или воронки, вполне способные утянуть под воду средних размеров судно. Красная Прорва обозначала с моря перешеек, соединяющий Мелиору с Долом...
То, что даже вблизи казалось обычным плавником, было потайным судном, построенным Огненом Пафнутием, безумным корабелом, о котором шла молва, будто он пытался построить камышовый корабль, летящий над водой, и теперь вынужден скрываться от чародеев, обозлившихся на него за такое посягательство на их исконные умения; как всякая молва, и эта имела за собой реальные происшествия, с которыми обращалась по произволу.
Обихоженный и защищенный Юно Януаром, безумный корабел создал несколько действительно необычных судов, в том числе и вот это: полностью скрытое водой, лишь гребень да башенка, замаскированные сейчас корнями и сучьями настоящего дерева, выступали над волнами. В сорокасаженном теле судна, разделенном переборками на три отсека, было тесно и воняло, как всегда воняет в запертых трюмах. Гребцы сидели в заднем отсеке по двое в ряд на шести скамьях и ритмично раскачивали подвешенный на кардане тяжелый брус. От бруса через рычаги сила гребцов поступала на гибкое перо за кормой, которое, двигаясь наподобие рыбьего хвоста вправо-влево, посылало судно вперед. В среднем отсеке в гамаках отдыхала другая смена гребцов. Здесь же был гальюн: парусиновая выгородка, за нею несколько ведер с запирающимися крышками; ночами их подавали наверх и опорожняли за борт. В переднем отсеке непрерывно качали меха, прогоняя через судно свежий воздух, и так же непрерывно качали помпу, удаляя сочащуюся сквозь щели воду. Там обитали сам Огнен, ставший на этот поход капитаном, совсем юный чародей Ферм, мрачно-гордый от осознания важности своей первой и наверняка последней миссии, и похожий на старика, хотя годами еще вовсе не старый Лупп Хрисогон, бывший десятитысячник Паригориев, который вдруг бросил все и ушел в бродиславы, несколько лет держал в страхе свои бывшие провинции, потом постригся в монахи... Он сам пришел к Юно Януару и предложил свои услуги, и Юно поручил ему возглавить этот поход. Лупп посмотрел на карту и мрачно кивнул.
