— Кстати, — продолжал он, — наступила зима, и ты вполне можешь преподнести Сэймону подобающий этому сезону подарок. Как известно, в Японии сейчас принято дарить тушу лосося… Купи ее в самом дорогом магазине! А если на следующую встречу твои друг прийти побоится, тебе придется есть ее самому…

Я ответил любезной улыбкой, словно бы Николай дарил мне эту аппетитную рыбью тушу, хотя оба мы прекрасно знали, что если она не будет преподнесена Сэймону, то бухгалтерия резидентуры КГБ и мне ее не оплатит. Я вынужден буду раскошелиться сам, выложив чуть не половину зарплаты, а азиатски красочная упаковка, на которую дополнительно уйдет несколько сот долларов, послужит мне наказанием за то, что Сэймон на встречу со мной не придет.

Этого лосося я все же приобрел в роскошном универмаге «Мацудзакая», о чем свидетельствовали круглые фирменные ярлыки, наклеенные на рыбине поверх нескольких слоев тончайшей рисовой бумаги Оплетена туша была фиолетовыми шелковыми шнурами.

Шел холодный зимний дождь, и бумага, в которую был завернут лосось, быстро намокла. Сквозь пелену дождя пробивались огни множества ресторанов, и казалось, что ярко-красные иероглифы вывесок шевелятся. Быстро стемнело, и я стал побаиваться, что не разгляжу Сэймона в толпе мужчин в одинаковых плащах, торопившихся поскорее погрузиться в ресторанный уют.

Предстоявшую в тот день беседу с ним я решил провести в японском ресторане, где жители этой страны чувствуют себя по-особенному вольготно.

Сэймон не заставил себя ждать, появившись ровно в назначенный час. С его плаща струйками стекала вода.

Дверь ресторана, куда мы вошли, то и дело открывалась, впуская новых посетителей. С преувеличенно-громкими вздохами облегчения они рассаживались за столы из белого свежеоструганного дерева.

По залу неустанно сновали официантки, разнося тарелочки с закуской, а расслабившиеся в ресторанном уюте мужчины предвкушали удовольствие от чашечки горячего сакэ.

Мы тоже заказали сакэ, а на закуску — щупальца осьминога и любимую японцами сладковатую рыбу хамати, а также крупные жареные креветки. Я предложил еще взять и сырую конину под острым чесночным соусом — блюдо популярно в Южной Японии, на островах Кюсю и Сикоку, откуда был родом Сэймон, чем немало его удивил Вся эта снедь на изящных красно-синих фарфоровых тарелочках и усыпанная лепестками желтых хризантем, которые тоже употребляются в пищу, вскоре уже красовалась на нашем столе, являя собой великолепный натюрморт, который жаль было разрушить.

— За наше сотрудничество! — не мешкая, предложил я двусмысленный тост и поднял чашечку сакэ.

Сэймон, ни слова не говоря, выпил, с шумом выдохнув воздух, и сразу как-то расслабился, помягчел. Затем, вооружившись кипарисовыми палочками, стал ловкими движениями отправлять в рот разложенные на тарелках яства, причмокивая от удовольствия.

Неожиданно совсем рядом расположилась очередная шумная компания. По холеному лицу Сэймона пробежала тень легкой досады.

— Давайте-ка перейдем на английский язык! — приглушив голос, предложил он и неожиданно сообщил: — О нашем разговоре я доложил своему патрону!..

— Какому патрону? — испуганно переспросил я, не осмеливаясь верить в столь невероятно быстрое развитие событий.

— Господину X.! Вы ведь хотели этого? — в свою очередь уточнил он.

— Да, конечно, очень хотел, — поспешно подтвердил я, холодея от страха. X. казался мне каким-то мифическим существом, вроде Брежнева, которого если и можно увидеть, то лишь издалека на каком-нибудь праздничном мероприятии. Я не ожидал ощутить дыхание японского министра гак близко. Дело приобретало нешуточный оборот…

— Я сообщил ему о вас в форме докладной записки! — как ни в чем не бывало продолжал Сэймон, с хрустом пережевывая кусочек сырого щупальца осьминога. — X. разрешил мне встречаться с вами, но предупредил: «Будь осторожен, этот человек может оказаться шпионом!..»

О хитром предостережении X. я вспомнил через несколько лет после описываемых событий, став одним из референтов начальника всей советской научно-технической разведки.

Мое положение позволяло мне знакомиться с наиболее важными агентурными делами, завизированными высшим руководством КГБ: разумеется, многие из них были липовыми, высосанными из пальца. В одном я увидал даже собственноручную резолюцию Андропова, утвердившего рапорт на вербовку.

Поверх текста он большими буквами написал так:

Надо ли говорить о том, что каждый такой рапорт, адресованный лично Андропову, тщательно выверялся десятком начальников, и в нем самым убедительнейшим образом доказывалось, что никакой подставой здесь не пахнет, а разведка приобретает настоящего особенно ценного агента. Строго говоря, подпись Андропова здесь вообще была не нужна, потому что включить иностранца в агентурную сеть может любой начальник отдела Поэтому на утверждение лично руководителю КГБ рапорты посылались в редчайших случаях, когда генералы высшего звена хотели блеснуть перед ним своими успехами.

Но все равно таких бумаг у Андропова скапливалось много, как и всяких других, и времени для того, чтобы все читать самому, не было. Поэтому, удовлетворившись лаконичным изложением своего помощника-генерала, Андропов и ставил везде одну и ту же резолюцию, хорошо знакомую всем. Она и санкционировала вербовку, суля поощрения начальству, и одновременно подставляла его на случай провала, ответственность за который Андропов заранее с себя снимал.

Вспомнив тогда о столь же двусмысленном разрешении X., которое он дал Сэймону на встречи со мной, я понял, что большие начальники во всем мире одинаковы.

— Однако встречаться с вами теперь буду не я, а другой помощник министра, господин Химэдзи, — продолжал Сэймон. — На время ваших бесед полиции будет дан приказ снять наблюдение, поэтому вы сможете общаться совершенно свободно…

«Ну, уж этому-то точно никто не поверит!» — подумал я и попросил Сэймона написать фамилию Химэдзи иероглифами, чтобы и Николаю, и начальству в Москве было ясно, что я не придумал ее.

Быстро начертив пару иероглифов на салфетке, Сэймон небрежно протянул ее мне.

— Я завтра же сообщу все это своим высокопоставленным московским знакомым! — упавшим голосом произнес я, осторожно засовывая салфетку в бумажник и стараясь ее не помять.

— Да уж сделайте милость! — иронически улыбнулся Сэймон и выпил чашечку сакэ. После этого он поднялся из-за стола, отвесил преувеличенно-церемониальный поклон и молча удалился, не забыв, однако, прихватить тушу лосося…

«Хорошо все это или плохо? — лихорадочно соображал я, обдумывая предстоящий доклад Николаю. — Это провал или, наоборот, огромный успех? Ведь разведке порой бывает так трудно отличить одно от другого…»

— Кажется, дело приобретает серьезный оборот, — задумчиво произнес Николай. — Похоже, в игру включился сам X. Наверное, ему тоже нужен канал прямой связи с Москвой без всякой огласки, обеспечить который может только КГБ. Ну а если все это завершится скандалом с участием нашего Министерства иностранных дел, которое будет возмущено нашим вторжением в его функции, тебе придется не мешкая садиться в автомобиль и мчать в аэропорт Нарита, там наши товарищи отправят тебя без билета очередным рейсом в Москву. Вещи мы тебе вышлем потом Ведь век разведчика краток, как у мотылька: обжег крылышки — и нет его!

И Николай заливисто рассмеялся, внимательно наблюдая за моей реакцией. Он смотрел на меня с чувством высокомерного превосходства: ведь этот скандал никогда не коснулся бы его лично, всегда остававшегося в тени, и не помешал бы ему провести в Японии еще долгие годы…

Шифрованная телеграмма в Москву была тотчас отправлена, но Николай не дал мне прочитать ее текст. Учитывая то, что в любую минуту и в самом деле мог разразиться скандал, Николай велел мне на несколько дней полностью прекратить всякую шпионскую деятельность, чтобы не давать контрразведке повод для провокаций. С утра до вечера я сидел в тесной комнатке токийского отделения ТАСС и, изнывая от скуки, писал такие же безликие и уклончивые заметки о буржуазной японской жизни, какими были и все депеши разведки, отправлявшиеся дипломатической почтой в Москву.