Вскоре Хиллари нагнал Энрика, и в исследовательский отдел они вошли вместе; Энрик — по одноразовому пропуску, без контроля папиллографа.

Вторым оператором, разумеется, был Гаст. Он сутки напролет умолял Хиллари взять его, исповедовался и каялся, плакал и канючил, по-любому шефа мучил, даже в гостиничный номер к нему приходил и ныл под дверью, пока Хиллари не сдался. Еще бы, узнать, что завтра в проекте будет сам Пророк Энрик, и не увидеть его вживе — всю жизнь себе не простишь.

Обычно, когда неподготовленный человек впервые одевал шлем и видел сферический виртуальный мир, он помимо воли цепенел, но с Энриком такого не случилось. Гаст, как и следовало ожидать, онемел от восторга, и объяснять, что к чему, пришлось самому Хиллари. Стенд был налажен, мозг открыт. Взор застилало голубое сияние с пробегавшими изредка красными сполохами и их гаснущими густо-фиолетовыми следами. Хиллари перекинулся с Гастом парой стандартных рабочих фраз, что сразу привело зама в себя. Управление было в их руках, Энрик летел пассажиром.

— ВНИМАНИЕ! СТАРТ!

Мир поплыл, стремительно надвигаясь в лицо; кажется, что кресло сорвалось с опор и понеслось вперед — так быстро разворачивалась галерея объемных картин — и, поднявшись до высшей точки, рванулось вниз, в бездну, отсчитывая перекрытия и этажи. На миг захолонуло сердце. Ничего… у Энрика вестибулярный аппарат сильный — должен выдержать. Надо же и нам продемонстрировать, на что мы способны. Оттаявший Гаст набрал крупным красным шрифтом:

— ВХОД В АД БЕЗУМИЯ ОТКРЫТ.

Гул в ушах. Звуки низкие, растянутые… Дрянь! Убил бы!.. Дрянь! Мерно пульсирующее сердце отдается в голове, перекрывая грязную ругань. Маска боли, стыда и отчаяния. Пусти меня! Умелый удар кулаком, голова тут же безвольно откидывается на сторону, разлетаются волосы. Яркие лаковые капли крови одна за одной падают вниз… застывают в полете, меняют форму, превращаются в шарики, они разбиваются, расплескивая брызги. И вновь драка — молчаливая, жестокая. Кто-то темный, многорукий сцепился множеством туловищ в темноте. Вы люди, а не звери! А пошел ты!.. Бег по черным проходам, без света, без выхода, без надежды. Коридор неосвещенного дома?.. Нет! Катакомбы подвалов?.. Нет! Стены ближе, уже, идти приходится на коленях, передвигаться ползком… Канализация! Руки утопают в дерьме, лицо утыкается во что-то мягкое… Включается свет. Это полусгнивший труп, распухший, черно-синий, в зеленоватых разводах. Лицо и кисть руки объедены крысами, белеют зубы и кости… Пол проваливается, и снова полет, вместе с ревом падающей воды. Удар, переворот несколько раз, потеря ориентации. В толще воды загораются синие огни — и превращаются в глаза Энрика; он выходит из тьмы, обнаженный по пояс, с незрячим взглядом и говорит: «Пойдем, я покажу тебе смерть» — и танец в ночи, босиком на горящих углях, тело подхватывает ритм, мотив несет тебя, и пошло-поехало — бросок, переворот, кувырок, откат, сальто, еще одно и еще… и бег по коридору, и нагоняющие огни машин, а в подъезде серая мумия обнимает девчонку…

Выход. Усмешка тлеет в глазах Хиллари. Энрик осторожно, как бы боясь расплескать, снимает шлем. Лицо отсутствующее, взгляд скользит мимо. Перчаток ему не давали — незачем.

— Я все делаю правильно? — спокойный, безупречно модулированный голос. Волна испуга обдает Хиллари.

— Это не Фанк.

— Да, — отвечает Хиллари, — это Фосфор. Извини, что не предупредил.

— Я знал, что будут сюрпризы, — голос принадлежит словно другому человеку; Энрик уходит в себя, отключается, его лицо бледнеет, он снова ложится на спину, — и они еще не закончились…

«Вегетативная реакция», — про себя отмечает Хиллари, тем временем печатая на экране для Гаста: «Не торопись, не пугайся». Надо дать время Энрику прийти в себя. Откуда было знать, что он настолько чувствителен?..

Энрик как спал: дыхание мерное, глаза прикрыты. Хиллари сидел боком на своем кресле и в упор смотрел, как лицо гостя наливается свежестью. Похоже, он о чем-то размышляет… о чем? Человек — не киборг, в мозг ему не влезешь.

В голове вращается калейдоскоп видений — коридоры, страх, пытка темнотой, насилие… Тьма и теснота, соединившись, порождают чудовищ — нет, это пресс потолка и стен выжимает худшее из больного мозга, и беззвучные стоны, немые крики, вопли нечеловеческой злобы воплощаются во тьме в монстров, но надежда зовет синим огнем к выходу из смрадных подземелий…

Все враждебное возникает в человеке — и обращается против него. Человек живет, исполняя волю Тьмы, во власти Тьмы; она велит скрыться от солнца, жить в склепе. Подземные ходы Города, герметичные коридоры КонТуа — одной природы, это обители Тьмы, и мы обречены сражаться в них с отродьями собственных мыслей и тайных порочных желаний, изъевших наш мозг червоточинами, отложивших черные личинки в бороздах между извилин. Тьма торжествует, вкладывая в нас паразитические программы — они дадут смертоносные ростки и ядовитые плоды, но синий огонь обещает: «Не все потеряно, не падай духом, человек…»

Это тема для сильного видеоклипа. Даже — для нового диска.

Энрик гибко поднялся и тоже сел, зеркально повторив позу Хиллари.

— Мне можно взглянуть на Фосфора?

— Да.

Они прошли за перегородку. Киборга уже отсоединили от стенда, и он лежал на каталке — безжизненный, неподвижный. Энрик взял его за руку, погладил холодные пальцы.

— Вот кого бы я хотел купить.

— Это исключено.

— Я знаю. Его свела с ума программа-разрушитель. Паразиты мозга. Можно призывать смерть, но нельзя нести ее самому. Если ты становишься мстителем, силы ночи вторгаются в твой разум, и ты уже не властен над собой. Фосфор — «светоносец»; не тьма, но свет. Ты пройдешь сквозь ад, чтобы возвратить свет людям, ты пройдешь сквозь смерть, чтобы обрести жизнь. Ты очистишься и снова встретишь Друга в себе самом и в душе своей, — Энрик повернулся к Хиллари. — Ни Церковь, ни я не виноваты в том, что он стрелял в тебя.

— Я знаю.

— Тогда прости его. Пусть это останется в прошлом.

Ждать пришлось недолго. Как только Фанк был подключен, трое опять сели в кресла и надели шлемы. Конечно, участие Энрика не было обязательным, ему хватило бы и записи результатов, но лучше с ним не связываться, пусть смотрит все подряд, все равно он ничего не понимает в зондировании, зато потом не будет никаких претензий.

Зонд шел ровно, цвета и картины сменялись спокойно, отметки прописаны четким шрифтом — значит, память очень устойчивая. Хиллари с нарастающим волнением заметил, что даты уложены сплошной строкой, без перебоев и вставок, последовательно — выходит, Фанк ведет их в некий закрытый, запретный сектор, который он хранил, обставив шифрами, и к которому сам никогда не обращался. Скорее, скопировал ссылки на него в другой блок.

Время бежало вспять, Фанк уверенно шел к тайне, запертой в его мозгу, а Хиллари ощущал, как учащается пульс: таймер показал «17 октября 235 года» — время за две недели до смерти Хлипа.

Картина открылась, качнулась, и они шагнули за порог небольшой комнаты без мебели.

Навстречу им вышел, как из небытия, невысокий, худой парень с тусклым взглядом из-под нечесаных и немытых волос, в широкой бледно-зеленой рваной рубахе, сползающей с плеч, с запавшими глазами и скорбной складкой у рта. Хлип.

— Проходите сюда, — позвал он их с той стороны реки, — садитесь.

Он устало опустился на пол, скрестил ноги, рубашка обнажила грудь: ключицы выпирали арками над темными впадинами.

— Слушайте внимательно, — голос его был монотонным и бесцветным, с едва заметным хрипом, — запомните навсегда, пока вы живы, навсегда. Вы можете доверить эту информацию только достойному человеку, когда будете полностью уверены, что никто не воспользуется ею в корыстных целях и не исказит, не извратит ее, а донесет правду до людей. Я запрещаю говорить об этом с моими родственниками, любыми представителями звукозаписывающих фирм и любыми другими людьми, не способными правильно использовать эту информацию. Передать ее можно только влиятельным общественным деятелям, известным своей честностью и принципиальностью. Это обязательное условие; если появится риск, что записи попадут в ненадежные руки, — я приказываю стереть их начисто! Лучше пусть все исчезнет и растворится, как дым, чем если меня еще раз вываляют в дерьме. Лучше пусть останется красивая легенда, чем пошлое шоу, зубоскальство и ржач. Я продался с потрохами, но пусть они не думают, что я по их дебильным подсказкам буду и дальше веселить скотов в этом сортире, в который они превратили мир. Я продал им голос, тело, жизнь, но они захотели, чтобы я продал душу. А храть на всех! Душа не продается!