Наконец в середине двери открылось маленькое окошко. Сперва нам ударил в глаза свет фонарика. Затем фонарик исчез. Из окошка высунулось лицо. Старое, сморщенное, с одним–единственным зубом посредине рта. Ну, просто классическая Баба Яга. Скорей уж ее, а не Пелагею можно было назвать бабкой–колдуньей. Или у них вся деревня этим занимается?

— Вам чего, касатики? — с подозрением посмотрела на нас старуха.

— Да вообще–то мы не к вам, а к Пелагее, — принялся объяснять я. — Но у нее никто не открывает.

— И не откроют, — твердо произнесла старуха. — Отъехала она куда–то. Сказала, сегодня навряд ли будет. На машине уехала.

— Что же нам теперь делать? — вырвалось у Жанны.

— Завтра придите, думаю, вернется, — с важностью проскрипела старуха.

— Спасибо, — выдохнула Жанна. Окошко тут же захлопнулось. Мы поспешили в обратный путь.

— Вот видишь, — никак не могла успокоиться Жанна. — Теперь мы до завтра ничем не сможем Толяну помочь. Даже ничего не узнаем.

Я молчал. Да и что можно было ответить? Кажется, для Волобуя все складывалось наихудшим образом. И, хоть раньше меня порядком тяготила его, так сказать, невольная дружба, сейчас я ничего не имел против нее. Пусть хоть по три раза в день шастает ко мне домой, только бы нашелся целым и невредимым. Однако в глубине души я совсем не был уверен в столь благополучном исходе, а потому на душе у меня скребли кошки.

Жанна тоже понуро брела вперед. Мне кажется, ее не оставляло чувство вины перед Волобуе–вым. Хотя, собственно, в чем заключалась вина?

Мы уже сворачивали из переулка на центральную улицу деревни, когда навстречу нам выехала машина. Мы сошли на обочину, чтобы пропустить ее. Было уже совсем темно, и кто находился внутри, мы не видели.

— А это, случайно, не Пелагея вернулась? — посмотрела на меня Жанна.

Словно бы отвечая на ее, слова, машина затормозила прямо у ворот колдуньи.

— Кажется, и впрямь вернулась, — ответил я. — Полный назад.

И мы побежали обратно. Дверца автомобиля хлопнула. Из него тяжело выбралась женщина. Это была явно не Пелагея. Мы с Жанной, так и не добежав до ворот, остановились.

Женщина начала дергать калитку. Жанна, приглядевшись, шепнула мне:

— Федор, а ведь это, по–моему, мать Волобуя.

— Мать Волобуя? — переспросил я.

— Ну да. Правда, я видела ее всего один раз в жизни. Но, думаю, не ошибаюсь.

Тут женщина нас заметила и прокричала:

— Эй, ребята, вы местные?

— Вам Пелагею? — почел за лучшее обойти стороной вопрос насчет нашей «местности» я. — Так ее сегодня не будет.

— Она уехала, — уточнила Жанна.

— Совсем? — послышалось отчаяние в голосе женщины.

— Нет. Только до завтра, — поспешил успокоить я.

— Все равно плохо, — мрачно произнесла женщина и с шумом плюхнулась на сиденье машины.

Мотор взревел. Машина попятилась задним ходом к улице.

— А может, попросим нас подвезти? — повернулся я к Жанне.

— Нет, — решительно возразила она. — Этого мне совсем не хочется.

Машина развернулась и унеслась в направлении местной цивилизации. Нашего настроения эта встреча не улучшила. Мы по собственному опыту знали: к таким, как Пелагея, люди обращаются лишь в самых крайних случаях, когда традиционные методы не помогают. Значит, ни самого Толяна, ни его следов по–прежнему не обнаружено.

Совершенно разбитые и расстроенные, мы доплелись до дома. Предков моих еще не было, я вновь пошел к Тарасевичам. Тем более что там осталась гостить моя сумка с учебниками.

Сбросив куртки, мы отправились в комнату и сели в кресла друг против друга.

— Ну, и что мы теперь будем делать? — кинула на меня такой взгляд Жанна, словно я должен был знать ответ.

Но я лишь пожал плечами и откровенно признался, что для бедной моей головы слишком уж много сегодня всего произошло и она просто отказывается работать. Затем я вспомнил, что Жанна мне так и не показала зеркальце.

— Ой, — мигом полезла в сумку она. — Действительно, давай посмотрим. Может, и второе стекло уже треснуло.

Она извлекла на свет зеркальце с ручкой. Я увидел, что одна сторона его испещрена трещинами. Стекло, однако, прочно держалось в раме. На мой взгляд, это противоречило элементарным законам физики, о чем я и сказал Жанне.

— Может, сверху наклеена какая–нибудь пленка? — предположила она.

Я поковырял треснувшую сторону ногтем. Ни намека на пленку. И все же какая–то таинственная сила крепко удерживала осколки на месте.

— А я теперь в нем отражаюсь! — удивилась Жанна.

Она перевернула зеркало. Другая сторона была совершенно целой. Но и в ней девочка отражалась. И я тоже отражался. И в растрескавшемся и в целом стекле. Словом, почти зеркало как зеркало. Во всяком случае, основную функцию свою выполняет.

— Значит, сглаз пока еще не совсем ушел. — И, еще раз задумчиво поглядев на целую сторону зеркала, Жанна засунула его в карман.

— Главное, не забывай все время держать его при себе, — счел своим долгом напомнить я.

— Ох, нелогичный сегодня ты, Федя, — покачала головой она. — То вообще считаешь Пелагею шарлатанкой, а то… «зеркало не забывай держать при себе».

Продолжать этот разговор мне не хотелось. И я поспешил сменить тему:

— Кстати, о разбитом зеркале. Надо будет сделать новое стекло для портрета Жанны д'Арк. Давай я промерю.

Поднявшись с кресла, я потянулся к гравюре. У меня тут же вырвался изумленный возглас:

— Жанка, когда ты только успела? На картине было новенькое стекло.

— Что успела? — уставилась на меня Жанна.

— Не прикидывайся, пожалуйста! — в раздражении проорал я. — Дураком меня считаешь?

— О чем ты, Федя? — сделался еще более удивительный вид у Жанны.

— Конечно, конечно, — совсем обозлился я. — Она ничего не знает. Стекло треснуло. Ты вытащила осколки, и все. Да?

— Ну, да. А что случилось?

С этими словами Жанна наконец удосужилась посмотреть на гравюру. Рот у нее раскрылся. Затем она в полном ошеломлении произнесла:

— Федька, твоя работа? Как и когда ты сумел это незаметно от меня вставить?

— Ты серьезно считаешь, что это моя работа? — постарался как можно спокойней произнести я.

— Но ведь не моя же, — развела руками Жанна. — Мне, знаешь ли, последнее время было не до того.

Потом мы довольно долго молчали. По–моему, любому человеку потребуется время, чтобы переварить такое. И если до сей поры я все–таки склонялся к выводу, что Пелагея нас чем–то опоила, то теперь мне сделалось ясно: даже самое сильное зелье не могло заменить стекло на картине, висевшей в запертой на все замки квартире Тарасевичей. А тогда почему же я должен сомневаться во всем остальном?

— Неужели это тоже сделала Пелагея? — ткнула пальцем в сторону гравюры Жанна.

— Теперь полагаю, что да, — кивнул я.

— Значит, она все–таки колдунья. Настоящая колдунья, — сказала Жанна.

— Или так, или другой вариант, — вновь меня одолели некоторые сомнения. — Пелагея нас опоила. Мы впали в транс. Она вытащила у тебя из сумки ключи. И пока мы смотрели глюки со всякими там крокодильчиками и змейками…

— С кро–ко–диль–чи–ка–ми? — по складам проговорила Жанна. — Никаких крокодильчиков я не видела.

— Это был мой крокодил, — объяснил я. — Он чуть голову мне не оттяпал, перед тем как я утонул в Серебряных прудах.

— Нигде ты не тонул, — отмахнулась Жанна. — Тебе все привиделось.

— Неважно, — перебил я. — В общем, пока мы глючили, Пелагея села в свою машину, доехала до нашего дома, открыла твою квартиру, взяла гравюру, съездила с ней в стекольную мастерскую, починила, вернулась обратно к тебе, повесила картину на стену и…

— Федя, ты сам–то этому веришь? — даже не потрудилась дослушать Жанна.

— Нет, — признался я. — Но я вообще уже не знаю, чему верить.

— Я тоже, — согласилась Жанна. — А то и в мозгах не укладывается.

— Просто крыша едет, — подхватил я.

— Но стекло–то на месте, — вернула меня к действительности Жанна.