Он вошел в спальню Сары. Одну из оконных рам придется перебрать — от сырости она искривилась. Плитка у двери вспучилась — ее надо будет поднять и переложить. Огрехи бросались в глаза то тут, то там. Они и спасут от безделья. Ричард сел за письменный столик, вынул из углубления лист бумаги и аккуратно записал все подмеченные на вилле неполадки. «Главное — порядок», — любил приговаривать отец. Составив список, Ричард закурил и отдался во власть счастливых размышлений, которые, Бог даст, никогда не сменятся печальными. Наполненный радостью, он рассеянно провел рукой по синей замшевой обложке книги, озаглавленной «Беседы души и тела — Святая Катерина Генуэзская», — она по-прежнему лежала на столе. Потом вспомнил, что это дневник леди Джин, взял его, подумал: «Любопытно, что побудило ее скрыть правду именно под таким заголовком? Впрочем, душа и тело — в этом весь человек». Он улыбнулся, сообразив, что витавшая над ступенями женщина, воплощение Евы-соблазнительницы, выбрала его не случайно. «Победит добродетель», — было написано на ее поясе. «Вряд ли», — решил Ричард и поблагодарил Бога за то, что Сара — в этом он все больше и больше убеждался — ничуть не заблуждалась насчет матери и ее любовников. Ведь к шестнадцати годам дети уже прекрасно понимают, каковы на самом деле их родители.
Он разомкнул застежку и открыл дневник, полистал тонкие, убористо исписанные страницы. Вдруг его привлек рисунок на полях. Женщина верхом, в дамском седле, лошадь перескакивает через каменную стену. Рисунок был сделан отлично — без единого лишнего штриха. Сам Август Джон мог бы гордиться его автором. Через несколько страниц рисунки появились вновь. Пожилой мужчина во фраке развалился в мягком кресле с рюмкой в одной руке и сигарой в другой. Вместо лица у него была бесовская рожа, на пол свисал хвост, как у черта. Внизу стояли написанные выцветшими чернилами инициалы "Л. Б. " «Что ж, — подумал Ричард, — с такой карикатурой соглашусь и я». На обороте были изображены три птички на ветке и кошка, что, затаившись, следила за ними. Затем — высокая женщина с диадемой на голове, веером в одной руке и поводком в другой. На поводке сидел карлик в одежде для гольфа и герцогской короне. Подпись гласила: «Элла Д. выгуливает его светлость». Иные буквы забегали на изображение — очевидно, леди Джин сначала рисовала, а писала потом. На одной из картинок была паровая яхта с надписью «Морской лев» на борту, окруженная шлюпками. Когда Ричард вновь начал листать дневник, выпали два листа бумаги. Он подобрал их. На первом значилось:
«О содержимом этого пакета известно отцу Ансольдо из Собора Богоматери в Мончике, в присутствии которого он и был запечатан, а также сеньорите Мелине Монтес, моей личной служанке, которую я обязываю передать его в полное и безраздельное владение моей дочери Саре Брантон».
Ниже их подписей были такие строки:
«Сара, доченька моя, если это письмо попадет тебе в руки, поставь за меня свечу и помолись за спасение моей души и искупление многочисленных грехов».
На другом листке было выведено:
"Это, Сара, мой личный дневник. Я вела его от случая к случаю на протяжении многих лет. Распоряжайся им, как сочтешь нужным. Дж. Б. ".
Когда Ричард засовывал листки обратно в книжку, ему стало не по себе. Хотя Сара позволила читать дневник, он вдруг осознал — разрешить это вправе лишь сама леди Джин. Впрочем, она так и сделала, завещав распоряжаться дневником Саре. Однако что-то по-прежнему смущало честного по характеру Ричарда. Какой смысл читать дневник? Есть Сара, Ричард любит ее и вскоре начнет с ней новую жизнь, так стоит ли ворошить прошлое? Выхваченные с аккуратно исписанных страниц разрозненные строки свидетельствовали: леди Джин поверяла бумаге все свои мысли без утайки — настолько, что Ричард листал страницы, невольно стараясь ничего не читать, лишь рассматривал картинки, сделанные четкими, скупыми штрихами. Право на личную жизнь имеют даже умершие. Однако если леди Джин придерживалась того же мнения, зачем она оставила дневник Саре? Хотела что-то передать, сообщить ей? «Теперь Сара на моем попечении, — рассуждал Ричард, — и мне кажется, она знает — или догадывается — о многом в характере матери. Так стоит ли подтверждать ее худшие опасения?»
Он взглянул на открывшийся разворот. Леди Джин, как уже не раз бывало, отказалась от английского. Она часто писала в дневнике на французском или итальянском. Сейчас выбрала французский.
«Чтобы обезопасить себя, Беллмастер был готов на все. Дело кончилось тем, что он заманил меня в ловушку и сделал сообщницей убийства».
Прочитав эти строки, Ричард глазам своим не поверил. Как можно столь опрометчиво заявлять такое, а дальше в подробностях обрисовывать убийство человека по имени Полидор? Эта женщина, видимо, рехнулась. И вдруг Ричарда осенило: леди Джин потому вела дневник столь откровенно, что он при ее жизни находился в укромном, надежном месте. Мало того, никто не станет писать подобное без всяких оснований, и они легко угадывались. Леди Джин сжигала жажда отомстить лорду Беллмастеру, даже если ей будет суждено умереть раньше него. А впрочем, один Бог знает, хотела ли она сделать орудием мести именно дочь. Вряд ли мать была столь расчетлива. Нет, скорее она полагалась на судьбу. На счастливый случай для нее и злой рок для Беллмастера — вдруг окажется, что Сара унаследовала хоть каплю того, чем мать обладала в избытке, и что из солидарности заставит ее ополчиться против Беллмастера.
Ричард со злостью захлопнул дневник и встал. Нельзя, чтобы записки матери попались Саре на глаза. Ради этого он готов даже лгать. Придется уничтожить дневник… и будь что будет. Он пошел к себе и запер книжку в чемодан. Пусть полежит там, пока он не решит, что с ней делать. Ну и подлец этот Беллмастер! Обманывает мать — да и дочь — сначала с поясом Венеры, а теперь, придя из прошлого матери, может испортить Саре всю жизнь. Выходя из спальни, Ричард бормотал проклятия в его адрес.
Куинт вошел к Кэслейку с досье под мышкой, поздоровался, ненадолго задержался у окна, а потом устроился в потертом кожаном кресле, положил ноги на диван у окна. Его резко очерченный на фоне бледного майского неба профиль казался суровым.
— Думаю, пришло время сообщить, — бесстрастно начал Куинт, — если лорд Беллмастер получит место посла в Вашингтоне, вы поедете с ним как его личный секретарь.
— Благодарю вас, сэр.
— За что? — Куинт посуровел еще больше — так бывало всегда, когда он злился.
— За приятную весть, сэр. Я еще не был в Америке и…
— И с нашей стороны, — бесцеремонно прервал его Куинт, — мы, уверяю вас, сделаем все, чтобы вы туда не попали. С Беллмастером, разумеется. Конечно, мы бы предпочли и его туда не пускать, но это, видимо, выше наших сил. Когда всплыло дело с леди Джин, я понадеялся было, что Бог даст нам в руки козыри против него. Но увы.
— Да, сэр.
— Что означает это «да, сэр»?
Уязвленный, Кэслейк позволил себе выразить негодование: «Я имею в виду, сэр, вот что: хотя доказательств у меня нет, я уверен — Беллмастер до сих пор служит не нам одним. И невозможность доказать это лишь укрепляет мою веру. Я прочел досье на Полидора. Беллмастер явно его убил. Полидор был человеком Клетки — верным, готов поручиться, только ей. И накопил достаточно сведений, чтобы погубить Беллмастера».
— Что ж… — Куинт немного успокоился. — Догадаться об этом нетрудно. Они с леди Джин убрали его. А теперь, умница из Девоншира, объясните, зачем.
— У меня есть лишь предположения, правдоподобные домыслы.
— Так выскажите их. Если не хватает фактов, строят гипотезы. И в этом нет ничего зазорного. Опишите мне жизнь Беллмастера — так, как вы ее понимаете.
— Извольте. Наиболее деятельно он сотрудничал с нами во время и тотчас после войны. Был необычайно знающим, полезным человеком. Но что-то — возможно, деньги, а скорее, тщеславие… жажда власти, гордыня или даже презрение к нам…
