— Брантон!

— Да, милорд?

— Не делайте из меня идиота. Говорите, чего добиваетесь. Вы же не ради свадьбы Сары приехали, да и мне сейчас тоже не до нее.

— Нет, конечно, нет. Знаете, леди Джин временами бывала очень несдержанна. Она призналась, что вы несколько раз толкали ее на прямо-таки грязные дела…

— Джин не надо было толкать. Она и сама святой не была.

— Тем хуже для вас. Ведь она обо всем написала, а зря.

— Обо всем?

Брантон улыбнулся: "Обо всем, милорд. И подробно — на страницах, которые заложил листиками, по-видимому, Фарли. Там говорится о двух убийствах — Полидора и Матерсона. Пространно описаны и ваши связи с разными иностранными агентами… вернее, с агентами иностранных разведок. Особенно с кубинцем по имени Монтеверде и… "

— Хорошо, Брантон. Разжевывать не стоит. Когда вы уезжали, дневник оставался в сейфе?

— Да.

— И Фарли вам о нем ни словом не обмолвился?

— Нет.

— Фарли можно купить?

Голос Беллмастера едва не сорвался… в нем зазвучали гнев и, как показалось Брантону, первые нотки отчаяния. Полковник твердо заявил: «Нет, или я совсем в людях не разбираюсь».

— Купить можно всякого.

— Только не его, милорд.

Беллмастер внезапно выпятил подбородок, надул губы и зло бросил: «Вы, черт возьми, торжествуете?»

Брантон кивнул. Впервые в жизни он был так спокоен и доволен собой. Беллмастер буквально развалился на глазах, поэтому полковник сказал почти с жалостью: «Да, милорд, торжествую. И по-моему, справедливо. Но пришел я сюда еще и помочь вам… сделать то, на что у вас самих духу не хватит».

— Послушайте, Брантон, неужели нельзя договориться? Я за ценой не постою. Можно же как-то уломать Фарли.

Брантон улыбнулся: «Есть только один выход, милорд, Фарли ради вас и палец о палец не ударит. Не такой он человек. Я сам выручу вас. И, признаюсь, с величайшим удовольствием, хотя вы, может быть, мою услугу и не оцените. Тем не менее она сведет наши старые счеты на нет».

Он вынул «Вальтер» из кармана и нажал курок. Выстрел прозвучал громче, чем ожидал полковник. Пуля попала Беллмастеру в левый глаз, пробила голову насквозь и вонзилась в картину Алфреда Муннингса на стене. Беллмастер рухнул на спину, Брантон встал над ним, взглянул на изуродованное лицо равнодушно. На войне ему часто случалось видеть подобное.

Тихо сказав: «Так и прошла твоя, черт побери, земная слава», полковник отвернулся и надел перчатки. Из квартиры он спустился на лифте со шляпой в руке, а когда проходил мимо привратника, поднял ее, словно хотел надеть, и скрыл лицо.

На улице полковник поймал такси, взглянул на часы, прикинул, сколько времени оставалось до поезда с Паддингтонского вокзала — оказалось, много, — и попросил отвезти его к универмагу «Харродз». «Сегодня день особенный, — решил Брантон. — Надо купить Долли что-нибудь посерьезнее, чем конфеты».

В «Харродз» он приехал в три часа пополудни.

В половине четвертого Кэслейк уже сидел в машине около церкви. На другом краю поросшей травой площадки стоял всего один автомобиль. Он приехал позже Кэслейка, оттуда вышла женщина с собакой, заперла дверцу и отправилась к Маяку. Без двадцати пяти четыре на дороге показалась другая машина, и, когда она приблизилась, Кэслейк узнал за рулем Фарли. Помахал ему рукой в перчатке. Фарли развернулся и поставил машину рядом.

Кэслейк пересел к нему на переднее сиденье. Фарли улыбнулся и сказал: «Рад видеть вас снова. Извините, я немного опоздал — заплутался».

— Ничего. Я тем временем насладился природой и солнцем. — Кэслейк рассмеялся. — Итак, вы что-то с собой привезли, верно? — Он вошел в роль молодого преуспевающего стряпчего. Раньше она ему нравилась. Он сыграет ее и сегодня, но по-иному — ведь это прощальная гастроль. Не снимая перчаток, он положил на колени папку.

Фарли помрачнел: «Знаете, я жалею, что заварил эту кашу. Век бы не видеть проклятого дневника. Надо было сжечь его, не сказав никому ни слова. Но вот он. Бог знает, что с ним делать».

— Ну, это не ваша забота. И не моя. Когда мы впервые встретились, он уже был у вас? — Ни ради дела, ни ради самого себя Кэслейку торопить события не хотелось.

— Да, хотя я этого еще не знал. Он то ли у Сары на столе валялся, то ли в книжном шкафу стоял. Она получила его от бывшей служанки матери вместе с поясом Венеры. Слава Богу, что она его не прочла и уже никогда не увидит.

— Она может спросить о нем. И вам надо придумать что-нибудь в ответ.

— Не беспокойтесь. Выкручусь. Сейчас у нее голова забита днем рождения, свадьбой и будущей гостиницей.

— Вы хотите открыть гостиницу? Где? — «Пусть говорит, — подумал Кэслейк, — а я стану изображать доброжелательного стряпчего». Над травой пронеслась сорока и уселась около последней лунки поля для гольфа. Дурная примета.

— О, в Шопшире. Хотя ничего еще окончательно не решено. Место чудное. Отменные земли, река, неподалеку проходят главные туристские маршруты. Сара от этой затеи без ума, даже рекламный проспект начала писать, хлопочет о таких вещах, как занавески и прочее.

— Что ж, если дело выгорит, успехов вам, — сказал Кэслейк и не удивился, что слова прозвучали искренне. Они — как шлюхи, готовы угодить всем прихотям клиента.

— Спасибо.

— Надеюсь, дневник вы не забыли?

— Он на заднем сиденье. — Фарли обернулся и достал сверток. Положил на колени и продолжил: — Так что же вы с ним собираетесь делать?

— В Челтнеме — ничего. — Кэслейк улыбнулся. — Наверно, мистер Гедди передаст его в Министерство внутренних дел. Там у него есть связи. Не пойдешь же с ним в полицию, верно?

— Согласен. Потому я и обратился к мистеру Гедди. Он — стреляный воробей. И мне понравился.

— Да, старик что надо. — Одинокий игрок в гольф послал мяч в последнюю лунку и сорока улетела. Последним напутствием Куинта было: «Играйте свою роль, а о развязке спектакля не задумывайтесь». Легко сказать…

— Ну, дайте взглянуть на него, — с улыбкой попросил Кэслейк. — Мы, конечно, вам верим. И все же… Словом, вы не представляете, какую чушь подчас выдумывают люди.

— Еще бы. — Фарли снял резинки, развернул газету, сказал: — Сейчас не самое подходящее время восторгаться рисунками леди Джин, и все же скажу — некоторые чрезвычайно любопытны. Три из них я даже листиками заложил. Прочтите то, к чему они относятся, и вы поймете, отчего у меня волосы встали дыбом.

Кэслейк положил кожаную книжечку на колени и прочел первую заложенную страницу, где леди Джин рассказывала, как лорд Беллмастер сделал ее соучастницей убийства Полидора и как это убийство произошло.

Когда он закончил и собирался перейти к следующей закладке, Фарли спросил: «Веселенькое дело, а? Впрочем, в том мире, где они вращались… в мире шпиков и фискалов… все это в порядке вещей. Боже, когда читаешь о подобном в романах, воспринимаешь, как сказку для взрослых. Но и в жизни, оказывается, бывает такое. Что же они за люди? Просто душу воротит… Матерсона убрали так же грубо».

Кэслейк не ответил. Он открыл дневник на второй закладке и некоторое время глядел на унизанные старомодным почерком строки, не понимая их. Его захватил маленький рисунок чернилами. На нем бодались два оленя-самца, а на заднем плане за ними наблюдала олениха. У оленей были человеческие лица. В одном без труда угадывались черты лорда Беллмастера. Другое было Кэслейку не знакомо — очевидно, оно принадлежало Матерсону. Лицо самки на заднем плане очень походило на лицо леди Джин с портрета, висевшего на лестнице виллы Лобита. «Что же они за люди?» — вопрошал Фарли. Да такие же, как Кэслейк. Обыкновенные — вот только занимаются грязными делами, без которых нашему грешному миру не обойтись. Когда Кэслейк поступал на службу в Клетку, ему прочитали целую лекцию, где объяснили — и очень убедительно, — почему там царит своя мораль. Начинаете с борьбы со злом, но в конце концов оказывается, что пользуетесь средствами самого дьявола, а благие цели давно забыты.