– Что это ты им такое ввернул, Патрик, насчет моей особы, что у них тут же прояснились мозги? – усмехнулся Снегирь, румяный от утреннего солнышка и первых городских впечатлений, среди которых немаловажное место занимали запахи жарящихся рядом духовитых пирогов с мясом и, похоже, капустой.
– Нужно было что-то делать, – развел руками Патрик, избегая взгляда товарища.
– И что же ты сделал? – уже более взволнованным тоном повторил Снегирь.
– Ничего особенного, дорогой Казимир, – поспешил успокоить его Книгочей. – Я всего лишь сказал страже, что у тебя дурная болезнь.
При этих словах друиды понимающе переглянулись. Снегирь на их памяти никогда и ничем не болел, но зато всю жизнь был на этот счет весьма мнительным, особенно в отношении болезней особого свойства. Он был самым большим чистюлей из всех друидов еще в Круге и даже в пути нередко расспрашивал Книгочея и Травника о ядовитых растениях и насекомых, а также симптомах всяких хворей и болезней. У Казимира всегда была своя собственная ложка, которой он крайне неохотно делился с другими, а умывался он обычно дольше всех, не упуская случая поплескаться в реке – купаться в стоячих озерах он по какой-то одному ему известной причине не любил.
– Это какая же такая болезнь, братец Патрик? – нервно усмехнулся Снегирь.
Тактичный Книгочей знаком велел ему приблизиться и что-то прошептал на ухо.
Лицо Снегиря тут же пошло красными пятнами. Он вздрогнул и больно ухватил своими пухлыми пальцами Патрика за плечо.
– А почему они поверили? – хрипло спросил Снегирь.
– А ты посмотри на себя, – невинно предложил Книгочей, и все друиды разом расхохотались.
На самом деле Патрик попал в самую точку. Снегирь, похоже, никогда в жизни ничем, кроме живота и простуды, серьезно не болевший, несколько дней назад ухитрился простудиться, и на его пухлой верхней губе созрел здоровенный прыщ. Любой путник в дороге постарался бы избавиться от этой неприятности в самом ее зародыше, однако Книгочей, любящий отыграться над частенько задирающим его книжные пристрастия Снегирем, настоятельно посоветовал тому ни в коем случае ничего не давить на лице, где якобы у человека располагается так называемый «треугольник смерти». Дескать, прыщ сам созреет и лопнет. Правда, размещаются ли в этой опасной зоне губы, Книгочей приятелю не сообщил. Однако у большого Снегиря было большим не только сердце, но и все остальное, и прыщ, естественно, тоже уродился на славу. Снегирь всячески оберегал свою хворь, а с другой стороны – стеснялся отчаянно, и Март прошлым днем по-дружески обещал купить ему на ярмарке в Юре женских кремов и пудр для лица, после чего Снегирь весь день дулся на Збышека и не разговаривал с ним. Теперь же былые страхи краснощекого друида, похоже, ожили вновь, и он, чувствуя, что над ним смеются, стал пыхтеть и надуваться, как майский жук. Сладкая внешность Снегиря была весьма обманчива – в открытой потасовке один на один с ним мало кто мог сладить, и Травник поспешил положить его беде конец, а заодно и немного разрядить обстановку.
Симеон обнял стремительно багровеющего Снегиря и, что-то тихо нашептывая ему, увел его за ближайший воз, с которого пожилой селянин сгружал корзины с товарами. На несколько секунд перебранка между Травником и Снегирем усилилась, после чего раздался неожиданно тонкий звук, словно кто-то икнул. Тут же опять молча появился криво усмехающийся Травник, а за ним брел крайне озадаченный Снегирь, крепко прижимая к нижней губе слегка окровавленные пальцы. Прыща уже не было, и Молчун, все это время непонимающе переводивший взгляд с одного друида на другого, радостно заулыбался. Снегирь плеснул себе на лицо воды из фонтанчика для питья, которые были обустроены в Юре повсюду усилиями городского головы, но ранка продолжала кровоточить. Тогда заботливый Март сорвал пыльный подорожник, нарочито небрежно послюнявил его и протянул его пострадавшему.
– На, налепи себе на клюв, Снегирь, и тогда все заживет до твоей Снегириной свадьбы.
Казимир прополоскал листочек в фонтанчике, благодарно кивнул Збышеку, и мир был восстановлен. В городе нужно было пополнить припасы, отдохнуть и отыскать следы зорзов. В том, что они заходили в Юру, у Травника не было и тени сомнения.
Остановившись на постоялом дворе, друиды наскоро перекусили, вымылись и отоспались, а ближе к обеду Травник всех разбудил и распределил поручения. Хозяйственные и продовольственные нужды были возложены на Марта, Яна, Книгочея и Снегиря, причем последние двое должны были навестить двоих членов Круга, живших в городе под чужими именами, выдавая себя за торговцев. Марту и Яну весь оставшийся день и вечер после рынка были отданы на их усмотрение. Травнику же предстояло выправить необходимые дорожные документы у властей – порядки на дорогах чем ближе к морю, тем были строже, и стража проверяла всех подозрительных путников с пристрастием. И хотя Травник по своему немалому опыту знал, что разговоры с властями – дела всегда долгие, он тем не менее прихватил с собой Молчуна, рассчитывая после господ из магистрата показать его какому-нибудь известному лекарю из городских – у Йонаса участились головные боли, и он стал плохо спать, беспрестанно ворочаясь и выкрикивая во сне бессвязные, нечленораздельные слова. И вот теперь Ян и Збышек шествовали по огромному рынку, улыбаясь быстроглазым служанкам и угощаясь молоком у добрых и толстых коровниц, самих немного похожих на их любимых Звездочек и Пеструх. Котомки у них за плечами мало-помалу наполнялись, цены здесь были божеские, и настроение у обоих было превосходное. Летнее небо, уже начинающее становиться прозрачным в преддверии полуденной жары, словно в честь ярмарки торжественно синело над головой, а облака были так рельефны и необычны по очертаниям, что напоминали рисунки из детских книжек, где все нарочито и фантастически ненастоящее. Ян помнил обещание Эгле встретиться на ярмарке в Юре и, что греха таить, внимательнее обычного оглядывал лавки с женскими украшениями и премудрыми снадобьями, с помощью которых женщины во все времена с надеждой и упорством пытаются обмануть всесильное время. Март же остроумно комментировал все окружающее, которое сейчас шумело, бурлило и зазывало: здесь, у меня, и этого больше уже нигде нет, да и никогда не было, кроме как в моей лавке! Близилось время конца ярмарки, а покупателей как будто и не убывало, и это было не случайно – скоро неудачливые торговцы начнут отдавать товар по бросовым ценам, чтобы хоть как-то окупить затраты, и вот тут-то и начинал закручиваться последний водоворот воскресной ярмарки в Юре, о богатстве и удивительных сделках на которой ходили легенды по всей округе.
Коростель все чаще возвращался мыслями к темноволосой нимфе в зеленом платье с удивительной змеей, которую он повстречал в лесу. Ему так и не удалось заставить дудочку Молчуна зазвучать вновь, и он ломал голову над тем, как это получилось у Эгле. Впрочем, думал он не столько о дурацкой дудке с неправильными отверстиями, которую подарил ему чокнутый друид, сколько о самой Эгле, однако, кроме лица и рук, все остальное представлялось ему как в тумане, развеять который его память была не в силах. Друидам он о встрече с Эгле ничего не сказал, опасаясь шуточек и насмешек. Однако они обходили рынок уже второй раз, а Эгле по-прежнему нигде не было, и Ян неожиданно для себя даже слегка загрустил.
– Ты никогда не замечал, Ян, что когда ходишь по базарам, то подчас выбираешь товар не по его виду, а по физиономии продавца? – лукаво молвил Збышек, постукивая на ходу по голенищу оленьего сапога сорванным на ходу тонким прутиком.
– Ты имеешь в виду булочки и пирожки? – улыбнулся Ян в ответ.
– Скорее булочниц и пирожниц, любезный, – подмигнул ему Март.
– Да ведь все булочницы тебе уже только в тетки годятся, а то и в бабки, – покачал головой Коростель, высматривая, не мелькнет ли между торговых рядов знакомый бледно-зеленый сарафан.
– Не скажи, приятель, не скажи, – не согласился Март. – Иной раз попадется такая пухленькая пирожница, что готов за один только ласковый взгляд купить у нее любой черствый сухарь.
