– Помоги-и-и… – вновь прошептал Сигурд. – У тебя-а-а…

Колдун как во сне опустил свой ящик в снег, вернее, из-за близости костра теперь это уже была просто грязноватая жижа, и, с трудом присев на затекших ногах, медленно поднял крышку. В этом ящике для эликсиров и магических снадобий всегда было светло, когда бы и где его ни открывали. Камень лежал в специально отведенном для него месте, тщательно завернутый в несколько слоев. Колдун вынул гематит из тряпицы и протянул Птицелову. Но до него еще было добрых три шага!

Ян в полумраке комнаты озирался по сторонам, глотая предательские слезы, в поисках кресала. Но где там! Казалось, дом опустел еще давно: на полках серела давняя густая пыль, и Коростель уже не видел вокруг ни своих привычных вещей, ни милых сердцу безделушек, некоторые из которых лежали в его доме еще с детства. Этот дом перестал быть его, и Ян это понял еще в тот миг, когда впервые увидел из леса эти страшные черные стены. А если так, то лучше покончить со всем сразу!

Дудочка Молчуна замолчала после первой же молнии и через мгновение неожиданно вспыхнула, как соломинка, со всех сторон. Ян еле успел отшатнуться и выпустить ее из рук. Дудочка горела недолго, и от нее не осталось даже пепла. Коростель не знал, что в этот миг душа покинула тело Молчуна после того, как он опять обрел ее за несколько ударов сердца до смерти, и обрел, чтобы расстаться с ней уже навсегда.

Во дворе кто-то дико закричал, но Ян не поверил, что этот страшный вопль мог быть голосом Птицелова. Взгляд его наткнулся на темнеющую дверцу печи, и он метнулся к заслонке. Чугунная дверца уже остыла, но, распахнув ее, Коростель увидел в куче золы несколько мерцающих искорок – это тлели еще живые угольки. Ян бросился суматошно раздувать угли, но тут же выругался, пошарил рукой на полу и нащупал пучок тонких лучинок. Он тщательно разломал несколько палочек чуть ли не в стружку, подсыпал горсточку в золу и вобрал в легкие побольше воздуха. К счастью, огонек весело занялся в ту же секунду, и Коростель облегченно вздохнул.

Ян подбросил топлива в печь и бросил обеспокоенный взгляд на окна, которые были разворочены так, словно дом перед этим тряс какой-то обезумевший великан. Но во дворе сейчас наступила непривычная тишина, даже барабан почему-то смолк. Это была плохая тишина, понял Коростель, это было только затишье перед бурей. Он подобрал себе из кучи хвороста для растопки ветку покрепче, и, вооружившись этим будущим факелом, почувствовал себя увереннее. Однако тут же подскочил от неожиданности – в углу комнаты вдруг раздался тихий и странно тоненький голосок.

– Ян! Хозяин! Это ты?

– Это кто тут меня зовет? – удивился Ян, поскольку этот писклявый голос просто не мог принадлежать человеку! – Ты где?

– Уже здесь! – пропищал обладатель странного голоса и выкатился к ногам Коростеля еле различимым в полумраке маленьким серым комочком. Это была мышь!

– Это ты со мной говоришь? – удивлению Коростеля не было предела.

– Угу, – тоненько пискнула мышь. Она была еще маленькой, совсем мышонок.

– А как это у тебя получается? – Ян по-прежнему не верил собственным ушам.

– Сам не знаю, – горестно пискнул мышонок. – У меня слова просто вылетают изо рта, и все тут. Я сам ничего не могу с этим поделать.

– Откуда же ты знаешь, как меня зовут?

– Подслушивал, – виновато вздохнул мышонок. – Все время, пока ты тут был с другими людьми. Мне мама говорила, что хозяина дома зовут Ян, и домашний дух тоже. Вот я и догадался! – гордо пискнул серый комок.

– Да вас тут целое семейство? – улыбнулся Ян.

Мышонок горестно всхлипнул носом.

– Когда сюда вселился злой дух, все умерли. Сначала папа, потом братики, а следом мама и все сестренки. А Мисса, бедненькая, так дольше всех мучилась… И я тоже болел-болел, но вот теперь опять живой. Видишь?

Коростель почувствовал, как у него перехватило горло. Он сглотнул горький ком, бережно взял в руки мышонка, который доверчиво уселся на его ладони, вытянув хвост, и осторожно погладил зверька пальцем по спинке. Она была вся облезлая, и даже на хвостике мышонка можно было различить уродливые вытертые места. В этот миг Ян услышал, как воины во дворе дружно ахнули, и тут же снова наступила страшная, какая-то мертвая тишина. Он торопливо опустил мышонка на пол и присел перед ним на корточках. Огонь тем временем разгорался в печи все сильнее, бросая тусклые отсветы на стены и потолок.

– Вот что, приятель. Тебя, кстати, как зовут?

– А смеяться не будешь? – смущенно пискнул мышонок.

– Тут уже сейчас не до смеха, пожалуй, – пробормотал Коростель.

– Меня зовут Пипка, – совсем тихо пропищал серый малыш.

– Отличное имя, – похвалил Коростель.

– Правда? – с надеждой блеснул глазенками хвостатик.

– Конечно, – кивнул Коростель. – Вот что, сударь ты мой Пипка, я тебе скажу. Сейчас здесь будет очень страшно, будет огонь, поэтому вылезай-ка ты из дома и беги от него, да побыстрее!

– Я где я тогда жить дальше буду? – тихо спросил мышонок.

– Даже и не знаю, брат, – честно признался Коростель. – Но если ты всех тут пережил, значит, самый крепкий, выживешь и дальше. А это ведь самое главное, верно?

– Не знаю, – еще тише пропищал мышонок. – А ты как же?

– А вот ты беги первым, а я – за тобой, – нарочито бодрым тоном сказал Ян. – Глядишь, может, еще и встретимся.

– Ладно, – согласился Пипка. – Я побегу. Только и ты за мной следом, ладно? Огонь – он ведь такой страшный, – проницательно заметил мышонок. – И жжется ой-ой как, только усы знай береги!

– Ну, поторопись, малыш, – прошептал Ян и легонько подтолкнул мышонка в худенький задик. Тот весело запищал, уже на мышином языке, и помчался к дверям так быстро, как это умеют только мыши, когда опасность мчится за ними по пятам. Коростель проводил его взглядом и сунул ветку в огонь.

Выскочив из дома, Пипка вдруг увидел костер во дворе и много людей вокруг. Совсем потеряв голову, он бросился обратно под лестницу и в страхе забился там как можно глубже, свято веря, что только возле своего родного дома и можно переждать опасность.

Печное пламя быстро охватило ветку, и через минуту Ян уже держал пылающий факел. Дом затаился, притих, а Ян глянул на огонь в своей руке, и ему стало страшно: он вдруг понял, что, наверное, никогда не сможет поджечь собственный дом, даже больной колдовством, своей же рукой.

– Гемати-и-ит…

Птицелов, хрипя, полз к Колдуну, и за ним тянулся кровавый след. Кровь не переставала капать из руки, хотя уже и не так сильно, как поначалу. А Колдун все так же держал камень на ладони, но не двигался с места. Он пристально смотрел, как его хозяин ползет к нему, выбиваясь из сил, умоляя о помощи. Костяное лицо Колдуна было как всегда непроницаемо, но в его глазах играли злоба, презрение и несказанное удовольствие. Ладонь Колдуна тихо подрагивала, а среди воинов стояла мертвая тишина. Саамская шаманка тоже безмолвно склонилась над своим барабаном, то ли погруженная в транс, то ли просто лишившись чувств, не в силах совладать с магическими эманациями, щедро разлитыми вокруг нее магией Птицелова. И Сигурд полз, полз на боку, опираясь на здоровую руку, неотрывно глядя на протянутую к нему ладонь своего теперь уже бывшего слуги. Он уже молчал, зная, что Колдун сейчас просто упивается своей властью и лелеет каждый миг его, Сигурда, унижения и уничтожения в глазах северных воинов, но еще больше – в собственных глазах.

И все-таки истекающий кровью Сигурд дополз до Колдуна. Он лежал у ног зорза и пытался подняться, а Колдун торжествующе смотрел на него сверху вниз. Птицелов скрипнул зубами, потряс головой, избавляясь от приступа уже накатывающей слабости, и протянул руку к Колдуну. Зорз с минуту смотрел на протянутую руку и неожиданно шагнул назад. В глазах Птицелова промелькнуло изумление, затем – озадаченность и, наконец, – понимание. А зорз полуобернулся к своему бывшему хозяину, усмехнулся одними кончиками застывших губ и швырнул гематит в угли. Они хищно зашипели, принимая в свое огнедышащее лоно колдовской камень, и спустя несколько коротких мгновений из костра в небо поднялся красно-коричневый дымок. Колдун проводил его глазами, и тут вновь пошло трещинами небо.