Старики в одной деревне решили поделиться с внуками мудростью. Созвали молодежь и стали рассказывать.

«Помните, дети, — вещал тот из них, кто всю жизнь провоевал. — Много у вас на пути преград будет, много крепостных стен, но сдаваться нельзя. Всякую дверь откроют упорство и сила».

«Это для тех, кого духи разумом обделили, — посмеивался тот, кто торговал. — Я же скажу вот что: много мне довелось поездить по городам и селам, и часто меня гнали, но любую дверь открывают хитрость и лестное слово».

«Любую дверь открывает знание», — уверенно возразил старый колдун.

«Талант, только талант», — покачал седой головой бард.

«Власть», — твердо ответил староста.

А малявки на сходке заскучали… Еще бы — в душной избе, в темной, только свечи и горят.

Не стали детки терпеть — прошмыгнули, будто мышки, на улицу.

Дверь-то открыта была.

Одиночество не может длиться слишком долго. Год, два, а потом ты либо привыкаешь, либо тихо сходишь с ума. Это аксиома.

Я так и не привыкла.

Конечно, на первых порах помешательство было незаметным, необременительным. Оно начиналось с мелочей. Рассеянность, отстраненность, безразличие к деталям… Подумаешь — надела разные чулки. Под платьем все равно никто не видит. И расчесываться каждый день вовсе не обязательно, ведь некому оценить усилия. Разговаривать с собой вслух… А почему бы и нет? Кто осудит? Это было даже удобно — плевать на всех, не чувствовать ничего, кроме боли, ставшей уже глухой и привычной… Так продолжалось, пока однажды я не заглянула в зеркало — и не ужаснулась.

Ах, разумеется, я пыталась бороться с подступающим безумием, с онемением души. Цеплялась за каждый всплеск эмоций, как утопающий за соломинку. Если смеялась — то до колик, до спазмов в груди и сведенных судорогой губ. Если злилась — то с криком, до сорванного горла, до разноцветных пятен в глазах, топая ногами и колотя хрусталь. Если плакала…

Впрочем, нет. Чего тогда не было, так это слез.

У меня появились новые ритуалы. Я заплетала волосы в сотню тонких косичек — не потому, что мне нравилась такая прическа, просто она отнимала достаточно много времени и не требовала посторонней помощи. Наносила на лицо краску — нарочито яркую, броскую. Сегодня — черные губы, назавтра — белые ресницы, а через неделю — могло мне прийти в голову нарисовать золотой и алой тушью перо на виске, занавесив вторую половину лица неровно отстриженными прядями.

Еще смешнее, еще необычнее — лишь бы они не просто смотрели на меня, а видели.

Спустя некоторое время я начала замечать взгляды. Разные — от осуждающих и сочувственных до завистливых и восхищенных. Но безразлично отвернуться не мог уже никто.

Я ликовала. Не одна!

А потом однажды в спину, как плевок, долетело брезгливое — «сумасшедшая». И почему-то это наполнило меня гордостью. И злостью. Что ж, хотите увидеть одержимую — пожалуйста. Получайте, с печатью и вензелем королевского дома. Я украсила косички бубенцами, сожгла ненавистные юбки. Моей излюбленной одеждой стали бриджи и чулки до колен — теперь уже намеренно разные. Белые блузы с пышными воротниками, жилеты, разноцветные пояса и шейные платки — что ж, теперь меня не спутают с добропорядочной горожанкой. Долгих пять лет общество милосердно терпело мои возмутительные костюмы, смех не ко времени, безрассудные выходки и жестокие розыгрыши. А потом меня просто перестали приглашать в свет. Нет, никто не высказывал осуждения открыто — Хранительница ключа, как-никак! — но постные лица, но опасливые шепотки… Я стала затворницей в собственном имении.

А еще через год из королевского дворца пришла бумага, украшенная теми самыми печатями и вензелями. Меня приглашали ко двору и «жаловали» званием шута… и еще кое-каким титулом, о котором простому люду знать было необязательно.

Так я стала одной из карт в раскладе Дома Камней и Снов.

— Госпожа! Госпожа, просыпайтесь, прошу вас. Ее величество настаивает на вашем присутствии во время беседы с послами Дома Раковин и Песка.

Голос был мальчишеский, звонкий, а тон — просительный, опасливый и самую чуточку восхищенный. Иногда проскальзывали в нем покровительственные нотки. Как же, что бы делала госпожа без помощи этого… этого… гм.

К слову, знакомьтесь. Мило Авантюрин, мой, страшно сказать, ученик. Так, впрочем, только говорят придворные. На деле же милый мой Мило — нянька, комендант и прислуга в одном лице.

— А госпожа настаивает на спокойном сне — по меньшей мере, до полудня, Мило, — ядовито откликнулась я, не открывая глаз. Хорошо быть знатного рода — и самый дурной нрав простят, коли предки у тебя не простые.

— Так время уже к закату, — вкрадчиво заметил мальчик, раздвигая шторы.

Даже сквозь веки я ощутила ало-золотой солнечный жар. Кончается день — начинается жизнь. Во дворце это так.

— И когда же ожидается прибытие послов?

— Через час, госпожа Опал.

— Что?! Не мог разбудить хозяйку раньше, лентяй?

Меня подкинуло на кровати. Одеяло отлетело, как пушинка. Тяжелая, набитая ароматными травами подушка врезалась в стену на ладонь выше головы ученика. Мимо, увы… Старею.

Мило невозмутимо наклонился, подбирая «смертоносный снаряд».

— Госпожа изволит вставать?

— Изволит, изволит.

— Подать завтрак в спальню или в кабинет?

— Никакого завтрака, Мило, — проказливо усмехнулась я, поднимаясь и потягиваясь. — Запомни, розыгрыши тогда будут злее и язвительнее, когда шут голоден и крепко не выспался.

— Запомню, госпожа, — серьезно кивнул ученик, накидывая на мои плечи фланелевое покрывало.

Я благодарно потрепала мальчишку по светлым вихрам, хоть для этого мне и пришлось встать на цыпочки, и, зевая, отправилась в купальню.

Горячая, исходящая паром, непрозрачная вода темно-синего цвета восхитительно пахла ландышами. То, что нужно, чтобы прийти в себя. Я села на дно бассейна, притянув колени к подбородку, а потом откинула голову на край. Тяжелый резной ключ на цепочке никак не хотел теплеть и куском льда льнул к разогретой коже. Впрочем, от этого холода не спасали даже корсеты, в те времена, когда я их носила… Спустя положенные по этикету пять минут дверь застенчиво скрипнула. Звякнули о камень пола стеклянные флаконы и шкатулка из черненого серебра. Прохладные пальцы осторожно оттянули мои волосы.

Шею обдало сквозняком. Я поежилась, сползая в воду почти до подбородка. Мальчишка что-то недовольно проворчал, осторожно разделяя непослушные пряди щеткой.

— Разбудишь меня, когда закончишь, Мило. — Я смежила веки.

— Да, госпожа.

Разумеется, спать я не собиралась. Просто мне необходимо было обдумать предстоящую встречу с послами, вспомнить все, что известно о Доме Раковин и Песка… А еще, когда притворяешься задремавшей, гораздо меньше вероятность, что раскроется постыдная тайна: королевский шут, первейшая язва двора, наводящая страх на высший свет, девятая в раскладе и шестая в совете, Хранительница ключа и просто уважаемая дама Лале Опал… стесняется слуг.

Позор на мои седины. Видимо, плебейские замашки не изжить и за две сотни лет.

— Две сотни и девять лет, госпожа, — педантично поправил бессовестный ученик.

— Нахал. Не будет у тебя возлюбленной, пока не отучишься напоминать даме о ее возрасте или о постылом муже.

— Госпожа изволила говорить вслух.

И эту привычку, увы, не искоренить.

Впрочем, не столь важно. Верность Мило сомнению не подлежала, а потому я могла быть уверена, что ни единое слово не покинет пределов этой комнаты. А коли так — почему бы не позволить себе стать ненадолго собой и не задуматься о деле?

Дом Раковин и Песка… Что же я знаю о нем? Небольшое королевство с обычным для этих мест правящим триумвиратом — монарх, совет и ратная служба. Расположено на побережье, в заливе, богатом жемчужницами и рыбой разных видов. Граничит с четырьмя Домами и с одним из них, Домом Волн и Парусов, обменивается чаще ударами, нежели реверансами. С тремя оставшимися успешно торгует — перлами, дарами моря, пурпурной краской и редкими алхимическими компонентами. Чтобы добраться до побережья из нашей благословенной столицы, придется преодолеть таможенные заставы еще двух государств… Словом, это весьма отдаленное, мирное и едва ли имеющее политический вес королевство. Если бы не экспорт пурпура и кое-каких ценных ингредиентов, то вряд ли бы кто-нибудь вспомнил, что оно вообще существует.