И каждое мгновение с Лило я ощущала его внимание, тепло и участие. Пожалуй, именно в те вечера и зародилась моя любовь — отчаянная и пугливая, как свечной огонек на ветру. Я рано осознала это и с самого начала предчувствовала в своем маленьком счастье привкус грядущих слез. Наверное, поэтому довольно долго скрывала ее, словно драгоценность. И считала свои чувства безответными, пока в день, когда Лило исполнилось девятнадцать, не случился странный разговор, который до сих пор бережно хранит моя память.

Мы устроили себе маленький праздник на площадке на крыше башни. Вообще-то находиться там опасно: перила низкие, ветер посильнее дунет — и полетишь вниз… Мне к тому времени уже случалось падать с большой высоты. Ничего приятного — сломанные кости у хранителей болят так же, как и у обычных людей. Но если я бы отделалась парой весьма наполненных впечатлениями часов, то для Лило такой полет стал бы первым и последним в жизни. Поэтому у края мы никогда не стояли — только сидели на камнях, держась за руки, и глядели на город за рекой.

В тот раз мы задержались почти до рассвета. Назавтра назначили пышный бал в честь дня рождения наследника. Мало кто в Доме знал, что Лило появился на свет раньше, чем об этом объявили на площадях. Роды у Ширле были тяжелыми, младенец оказался слишком слабым и болезненным. Король боялся, что сын его не выживет… забавно, если подумать — ведь Лило прожил втрое дольше, чем его отец, дотянув почти до седьмого десятка…

Впрочем, и это не имеет никакого значения.

Светало. Пора уже было расходиться. Мне — в свои покои, Лило — в королевскую часть дворца. Мы поднялись на ноги одновременно — хороший знак, сказали бы люди крестьянского сословия.

Лило вдруг расхохотался — немного пьяно, но больше от свежего воздуха и бессонной ночи, чем от разделенной на двоих бутылки дорогого западного вина.

«Смотри-ка, — сказал он. Глаза его сияли, словно драгоценные топазы. — Мне уже девятнадцать, а я все еще одного роста с тобой. Не подобает будущему королю».

«Говорят, что не по росту судят правителей, а по делам, — улыбнулась я. — Мой принц…»

Его взгляд остановился на моем лице и стал задумчивым.

«А ведь и правда… И к тому же… так гораздо удобнее…»

В этот момент налетел порыв ветра. Мы рванулись навстречу друг другу, цепляясь за плечи, сталкиваясь носами, хихикая… Кто кого удерживал — не скажу даже сейчас.

«Удобнее — что?» — хотела я выкрикнуть, но получился только сбивчивый шепот.

Лило коротко рассмеялся — прямо мне в губы:

«Как — что, милая Лале? Разумеется, целоваться…»

Его рука соскользнула с моего плеча вниз, по спине, глаза потемнели, как небо перед грозой. Он опустил ресницы, прерывисто вдохнул… и прильнул к моим губам властным поцелуем.

Лило был принцем — но только тогда мне стало ясно, что это значит. Я, неуступчивая и неуживчивая, холодная, словно стальная полоса, вдруг расплавилась в его руках податливым воском, ослабела… Эта чудесная уязвимость перед его уверенностью в собственном праве и чувстве кружила голову сильнее всего.

«Я люблю тебя, Лале», — произнес Лило, едва мы отстранились друг от друга, чтобы перевести дыхание.

Еще один порыв ветра — почти ураганный на такой высоте — качнул нас к краю.

«Сорвемся… — прошептала я хрипло, отступая назад. — Упадем…»

Лило улыбнулся:

«Я не против немножечко упасть…» — и сделал мне подножку.

Конечно, свалились мы вдвоем… и не вниз, на каменные дорожки в саду, а всего лишь на ту самую площадку, на которой стояли. Хохоча, целовались до одури, перекатывались, цеплялись дрожащими, горячими пальцами в спины…

Через дюжину дней уже весь двор знал, что у наследника появилась фаворитка. И впервые за долгое время — почти десяток лет — слухи о моем бессмертии и ключе, что открывает любую дверь, поблекли. Что ж, постель государя интереснее для добрых подданных, чем всякая мистика.

— Госпожа… Вы были счастливы с ним?

— О да… Скажу больше — только тогда я поняла настоящий смысл этого слова. Считается, что о горе можно говорить бесконечно, а о счастье — не более одного оборота… Но я о тех десяти годах готова вспоминать часами.

— Всего лишь десяти? — Едва заметная ирония пробилась сквозь сочувствие.

— Увы. Потому что в день двадцатидевятилетия… уже не наследника, а короля Лило-из-Грез, интересы государства потребовали династического брака.

Итак, ее звали Миирле Черный Жемчуг. И я ненавидела ее всей душой.

Мать королевской невесты имела родственные связи с богатейшими семьями на побережье. Отец — огромное влияние на севере нашего государства. Договор о свадьбе был заключен еще до рождения Лило. Земли черножемчужных присоединились к владениям Дома Камней и Снов в обмен на то, чтобы две семьи связали узы родства. Ребенок от этого брака должен был стать наследником и со временем взойти на трон.

Как в самых скверных историях, я узнала о свадьбе последней, от дворцовых сплетников.

Первым делом ворвалась к нему в кабинет и устроила чудовищный, отвратительный скандал — в первый и последний раз в жизни.

Лило не стал смущаться и оправдываться — нет, не таков он был. В ответ на упреки и слезы король просто поцеловал меня — мягко и властно, как и всегда, и тихо произнес:

«Я должен, Лале».

«Ты любишь ее?» — слетел с языка сакраментальный вопрос всех брошенных женщин.

Мужчина покачал головой:

«Нет, милая. Скажу больше — она мне противна. Да посуди сама, как я могу быть счастлив с леди, которая выше меня почти на голову? — рассмеялся он и потрепал меня по волосам. Звякнули уныло колокольчики. — Но мне придется научиться любить ее — ради нашего ребенка и наследника престола. Ты понимаешь меня, Лале?»

«Да», — хрипло ответила я, стараясь опять не сорваться на крик. Или слезы.

О нет, лучше пусть будет крик.

«Понимаю. — Это слово далось мне невероятно тяжело. — Мы должны расстаться. Но можем мы хотя бы остаться друзьями?»

«Нет, — отвел он глаза, единственный раз за все время прячась за ресницами. — Прости. Так надо».

— Госпожа… Может, не стоит рассказывать дальше? — На этот раз сочувствие и тревога в голосе Мило были искренними до боли.

— Стоит, Мило. Я хочу, чтобы тебе стало ясно совершенно все.

Я ответила ему, что все понимаю, но на самом деле не понимала ничего. Не желала понимать! Сердце болело и обливалось кровью, но умница Лале вела себя безупречно. И как вассал государя, и как Безумный Шут.

Мои выходки следующих трех десятков лет окончательно разрушили репутацию леди Опал как Хранительницы ключа. Нет, отныне меня вспоминали как насмешливую шутовку — и не больше. А все волшебство, безумие приписывали лишь карте.

Я хохотала в голос, разбивала судьбы острым словом, носилась со своими куплетами по дворцу, издевалась даже над дипломатами… Подданные терялись в догадках: что мог найти его величество в такой фаворитке? А может, он сам безумен?

Те немногие, что осмеливались задавать этот вопрос вслух, заканчивали свои дни очень печально. Я не чуралась ни подлости, ни жестокости, защищая доброе имя того, кто сначала вознес меня к небесам, а потом втоптал в грязь.

Я любила его. Я все еще любила его.

Лило прекрасно понимал, что со мной происходит. Но не делал ничего, что могло бы облегчить мои страдания. Теперь-то я понимаю, что он просто боялся сорваться сам. Отношения с гордой, по-южному темпераментной Миирле не заладились, а несносная и любимая Лале была так близко…

Медленно взрослел Соло Янтарный, единственная отрада для мятущейся души государя. От отца он взял голубые глаза и самоуверенность, что балансировала на грани с самовлюбленностью, от матери — страсть к шумным шуткам. Соло был щедр и добр — в противовес довольно жестокому Лило. В народе юного принца любили гораздо больше, чем даже короля.

Это совершенно естественно — ведь гораздо легче питать привязанность к тому, кто не может послать тебя на плаху.

Лило гордился сыном — и баловал его до умопомрачения. К счастью, характер у мальчика был слишком твердый для того, чтобы бездумное исполнение капризов погубило будущего владыку.