В один из теплых июньских вечеров он сел за стол, зажег свечи в серебряном канделябре.

«…Теперь готовлюсь к походу, — писал он другу своему, Ивану Ивановичу Дмитриеву. — Два корабля купеческих, купленные в Лондоне, отдаются в мое начальство. Они снабжены прекрасным экипажем. В миссию со мной назначаются гвардии офицеры, а вообще для путешествия — ученая экспедиция.

Предмет моего путешествия, — писал Резанов, — относится более до торговли. Я должен произвести все возможные опыты, ибо одно из двух судов, со мной назначенных, принадлежит компании. В Америке должен я также образовать край тот, сколько позволит мне время и малые мои способности. Я везу туда семена наук и художеств; со мной посылают обе академии книги и картины, также и многие частные люди посылают кто книги, кто бюст, кто эстамп, кто картину, кто творения свои, и я желал бы, чтобы имя русского Лафонтена украсило американский музей. Пришли, любезный друг, творения свои при письме, которые я положу там в ковчеге, сохраняющем потомству память первых попечителей о просвещении края того. Я прошу вас, как друга, не лишать меня сего удовольствия. Сделайте мне также чувствительное одолжение, постарайтесь убедить к таковому же подвигу великих мужей века нашего, в Москве пребывание имеющих».

Николай Петрович поправил пальцами обгоревшие фитили у оплывших свечей и несколько минут сидел задумавшись, устремив взгляд в окно.

Белая петербургская ночь царила над городом. Резанов стал думать, что его ждет в долгом плавании вокруг всего земного шара. Выдержит ли здоровье? Здоровьем он никогда не мог похвастаться. Но желание «образовать» для России новый край глушило всякие сомнения. Резанов снова взялся за перо:

«Прощай, любезный друг мой, будь здоров и благополучен. Когда подрастут дети мои и ты с ними встретишься, скажи им, что знаешь об отце их и матери, помоги советами своими, чтобы были они добрые люди и верные сыны отечества, для которого ими их отец пожертвовал. Сего единого просит от дружбы твоей преданный и душою тебя чтущий Резанов.

P. S. Державин прислал мне сочинения свои в кадьякскую библиотеку. Не согласится ли кто из московских писателей прислать что-нибудь, чтобы увековечить свое имя? Распусти, любезный, слух сей. Все безделки вообще составят знатное собрание».

За две недели до окончания погрузки император назначил в свиту чрезвычайного посла Резанова несколько чиновников и офицеров. Здесь были из свиты его величества майор Фредерицкий, подпоручик гвардии Федор Толстой, надворный советник Фосс, доктор медицины Бринкин, живописец Курляндцев и иеромонах Гедеон.

Камергер Резанов получил подробную инструкцию, утвержденную императором, для точнейшего выполнения возложенных на него поручений и триста золотых и серебряных медалей для раздачи отличившимся в колониях на службе компании.

В делах Лаксмана нашелся лист со знаками японского императора, заключавший в себе дозволение одному русскому судну прибыть в Нагасаки с представителями для ведения переговоров с японским правительством. Это давало некоторую надежду.

На следующий день Иван Федорович Крузенштерн был приглашен в кабинет главного директора компании Булдакова.

Крузенштерн явился в парадной форме, при орденах.

— Рад вас видеть, господин Крузенштерн. Прошу вас, садитесь.

Михаил Матвеевич тоже был в парадном мундире коллежского советника и при шпаге. В прошлом году он был представлен государю, обласкан его величеством и чувствовал себя крепко.

За спиной директора нависал большой портрет российского императора, поражавший посетителей лентами и орденами, во множестве сиявшими на его груди.

Крузенштерн сухо ответил на приветствие. Держался гордо и независимо.

— Господин Крузенштерн, — немного подзамявшись, начал главный директор, — я хочу вас предварить, что в инструкцию, врученную вам, мы должны внести существенные изменения… Начальником экспедиции назначается его превосходительство Резанов, действительный камергер двора и посол его величества к японскому императору. Компания считает своим приятным долгом уполномочить его полным хозяйским лицом не только во время вояжа, но и в Америке…

— Но ранее было сказано, что начальствовать над экспедицией поручено мне, — несколько опешив, сказал Крузенштерн.

— Совершенно правильно, но теперь вы начальник над своим кораблем и над кораблем господина Лисянского, и вам надлежит во время вояжа командование судами и морскими служителями, яко частью, зависящей от собственного вашего искусства. Компания выдала аккредитивы Николаю Петровичу Резанову, и только с его ведома вам позволено расходование компанейских денег. Вам надлежит согласовывать с Резановым попутные заходы в порты. Новая инструкция секретна, но Николай Петрович познакомит вас с ней перед отъездом.

— Значит, моя должность будет заключаться в том, чтобы смотреть за парусами?

— Вы преувеличиваете, господин Крузенштерн.

— Я не согласен на таких условиях идти в плавание, — поднимаясь с кресла, твердо сказал Крузенштерн. — Я офицер императорского флота и не позволю командовать статскому у себя на корабле, кем бы он ни был.

— Что ж, мы будем вынуждены просить Адмиралтейство назначить на ваше место другого офицера. Новая инструкция утверждена правлением компании и представлена его величеству государю императору.

— И что же император?

— Инструкция высочайше одобрена.

Воцарилось тягостное молчание. Лицо Крузенштерна побледнело.

— Воля императора для меня священна, — сказал Иван Федорович и склонил голову.

— Очень рад, Иван Федорович, что мы поладили. Желаю счастливого плавания и благополучного возвращения, но, ради бога, держите в памяти, что вы находитесь на службе компании и должны превыше всего почитать ее интересы. Главный предмет экспедиции: для облегчения торговли Российско-Американской компании проложить путь морем к нашим селениям в Америке, открыть свободную торговлю с Японией, в Китае отыскать вход кораблей в Кантонскую гавань…

«Крепкий орешек его морское благородие, — подумал Булдаков, проводив гостя. — Такому только дать за что уцепиться. А наш Николай Петрович — человек мягкий, деликатный. Не проглотил бы его Крузенштерн…»

Михаилу Матвеевичу Булдакову недавно исполнилось тридцать семь лет. За три года он попривык к столице и чувствовал себя свободно. Дела компании пошли в гору. Шутка ли, сам император в пайщиках! Главный директор был здоров, крепок и имел железную хватку.

Погрузка на суда, стоявшие в Кронштадте, шла полным ходом. Груз поступал разный. Грузили якоря, пушки, железо, свинец, медную посуду, канаты, парусное полотно и всякого рода провиантские грузы. Особое место в трюме «Надежды» занимали царские подарки, предназначенные японскому императору. Подарков было много, почти на триста тысяч рублей.

26 июня Петербургская Академия наук избрала Николая Резанова своим почетным членом.

Ремонт затянулся, поэтому выход в плавание откладывался на июль.

Иван Федорович все еще не мог смириться. Как круто повернулось колесо фортуны! Будто все складывалось отлично. Он был назначен начальником, и это давало ему неограниченную власть и над кораблями и над людьми. Но черт возьми этого Рязанова! Он смешал карты. Камергер и действительный статский советник, его превосходительство, по чину равен контр-адмиралу…

И теперь он, Крузенштерн, командир над двумя кораблями, а Резанов — начальник экспедиции, и ему принадлежит верховная власть. Кажется, все справедливо, сам император узаконил место Резанова, но Крузенштерн все еще пытался найти выход… Он хотел разом получить все, и получить не по чину. Ведь таких, как он, офицеров, обучавшихся в Англии, было полтора десятка — одни лучше, другие хуже, но в общем-то все получили достаточно знаний для командования кораблями. Какие преимущества он, Крузенштерн, имел перед товарищами, однокашниками? Да никаких! Разве что у него были связи при дворе среди остзейских немцев. Но Иван Федорович крепко держался за жизнь. В данном случае он считал, что кругосветное плавание поставит его на голову выше всех однокашников и обеспечит ему карьеру. И только кругосветное путешествие, а не какие-то коммерческие дела. Он проклинал жалких купчишек, вмешивающихся в снаряжение и отправку экспедиции. Ему был противен вид всяких мешков и ящиков, грузившихся в трюмы корабля.