ПРАВДА И ЛОЖЬ
Нежная правда в красивых одеждах ходила,
Принарядившись для сирых блаженных калек,
Грубая ложь эту правду к себе заманила,
Мол, оставайся-ка, ты, у меня на ночлег.
И легковерная правда спокойно уснула,
Слюни пустила и разулыбалась во сне,
Хитрая ложь на себя одеяло стянула,
В правду впилась и осталась довольна вполне.
И поднялась, и скроила ей рожу бульдожью,
Баба, как баба, и что ее ради радеть.
Разницы нет никакой между правдой и ложью,
Если, конечно, и ту, и другую раздеть.
Выплела ловко из кос золотистые ленты
И прихватила одежды примерив на глаз.
Деньги взяла и часы, и еще документы,
Сплюнула, грязно ругнулась и вон подалась.
Только к утру обнаружила правда пропажу
И подивилась себя оглядев делово.
Кто-то уже раздобыв где-то черную сажу,
Вымазал чистую правду, а так ничего.
Правда смеялась, когда в нее камни бросали.
„Ложь это все, и на лжи одеянье мое.“
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.
Тот протокол заключался обидной тирадой,
Кстати, навесили правде чужие дела.
Дескать, какая то мразь называется правдой,
Ну, а сама пропилась, проспалась догола.
Голая правда божилась, клялась и рыдала,
Долго скиталась, болела, нуждалась в деньгах.
Грязная ложь чистокровную лошадь украла
И ускакала на длинных и тонких ногах.
Некий чудак и поныне за правду воюет,
Правда в речах его правды на ломаный грош,
Чистая правда со временем восторжествует,
Если проделает то же, что явная ложь.
Часто разлив по 170 граммов на брата,
Даже не знаешь куда на ночлег попадешь.
Могут раздеть, это чистая правда, ребята,
Глядь, а штаны твои носит коварная ложь,
Глядь, на часы твои смотрит коварная ложь,
Глядь, а конем твоим правит коварная ложь.
ДУРАЧИНА-ПРОСТОФИЛЯ
Жил-был добрый дурачина-простофиля,
Куда его только черти не носили.
Но однажды, как-то зло повезло,
И совсем в чужое царство занесло.
Слезы градом, — так и надо, простофиля:
Не усаживайся задом на кобыле.
Дурачина.
Посреди большого поля, глядь — три стула.
Дурачину в область печени кольнуло.
Сверху надпись: „Для гостей“, „Для князей“,
А на третьем — „Для царских кровей“.
Вот на первый стул уселся простофиля,
Потому, что он от горя обессилел.
Дурачина. только к стулу примостился дурачина,
Сразу слуги принесли хмельные вина.
Дурачина ощутил много сил,
Ел, и жадно пил, и много шутил.
Ощутив себя в такой бурной силе,
Влез на стул для князей простофиля,
Дурачина.
И сейчас же бывший добрый дурачина
Ощутил, что он ответственный мужчина.
Стал советы отдавать, кликнул рать,
И почти уже решил воевать.
Ощутив себя в такой буйной силе,
Влез на стул для царей простофиля,
Дурачина. сразу руки потянулись к печати,
Сразу топать стал ногами и кричати:
— Будь ты князь, будь ты хоть сам господь,
Вот возьму и прикажу запороть!
Если б люди в сей момент рядом были,
Не сказали б комплимент простофиле,
Дурачине.
Но был добрый этот самый простофиля:
Захотел издать указ про изобилье.
Только стул подобных дел не терпел:
Как тряхнет… и, ясно, тот не усидел.
И проснулся добрый малый простофиля
У себя на сеновале, в чем родили.
Дурачина.
ВОЗДУШНЫЕ ПОТОКИ
Хорошо, что за ревом не слышалось звука,
Что с позором своим был один на один.
Я замешкался возле открытого люка
И забыл пристегнуть карабин.
Мой инструктор помог и коленом пинок
Перейти этой слабости грань.
За обычное наше: „Смелее, сынок“
Принял я его сонную брань.
И оборвали крик мой,
И обожгли мне щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И звук обратно в печень
Мне вогнали вновь на вздохе
Веселые, беспечные
Воздушные потоки.
Я попал к ним в умелые, цепкие руки,
Мнут, швыряют меня, что хотят, то творят.
И с готовностью я сумасшедшие трюки
Выполняю, шутя, все подряд.
Есть ли в этом паденьи какой-то резон
Я узнаю потом, а пока,
То валился в лицо мне земной горизонт,
То шарахались вниз облака.
И обрывали крик мой,
И выбривали щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки,
И вновь вгоняли в печень
Мне, упруги и жестоки,
Невидимые, встречные
Воздушные потоки.
Но рванул я кольцо на одном вдохновеньи,
Как рубаху от ворота или чеку.
Это было в случайном, свободном паденьи
Восемнадцать недолгих секунд.
А теперь некрасив я, горбат с двух сторон,
В каждом горбе спасительный шелк,
Я на цель устремлен, и влюблен, и влюблен
В затяжной, не случайный прыжок.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
И проникают в печень
Мне на выдохе и вдохе
Бездушные и вечные
Воздушные потоки.
Беспримерный прыжок из глубин стратосферы.
По сигналу „Пошел!“ я шагнул в никуда.
За невидимой тенью безликой химеры,
За свободным паденьем айда.
Я пробьюсь сквозь воздушную тьму,
Хоть условья паденья не те.
Но и падать свободно нельзя потому,
Что мы падаем не в пустоте.
И обрывают крик мой,
И выбривают щеки
Холодной острой бритвой
Восходящие потоки.
На мне мешки заплечные,
Встречаю руки в боки
Прямые, безупречные
Воздушные потоки.
Ветер в уши сочится и шепчет скабрезно:
„Не тяни за кольцо, скоро легкость придет“.
До земли триста метров, сейчас будет поздно.
Ветер врет, обязательно врет.
Стропы рвут меня вверх, выстрел купола, стоп.
И как не было этих минут,
Нет свободных падений с высот,
Но зато есть свобода раскрыть парашют.
Мне охлаждают щеки
И открывают веки,
Исполнены потоки
Забот о человеке.
Глазею ввысь печально я,
Там звезды одиноки,
И пью горизонтальные
Воздушные потоки.
