Подробности я узнала от Селии, когда она ко мне подошла. Рассказала обо всем мягко, как только могла. Знала ли она это из первых рук? Могла ли присутствовать при резне? Настолько бушевал в ней гнев? Возможно ли, что ненависть вскипела в ней до такой степени? На последний вопрос я даже не решалась искать ответ. Если Селия так ненавидела и так ненавидит белых, то… не следовало ли мне и себя тоже отнести к поводам для ее ненависти?

…Миканопи (по словам Селии), по-видимому, поджидал Оцеолу. Тот, вместе с воинами, должен был, разделавшись с Томпсоном, поспешить из Форт-Кинга присоединиться к засаде на отряд Дейда. Выполнить это мы, конечно, не выполнили, поскольку расправа над Томпсоном затянулась. И так вышло, что первым из лесной чащи выстрелил Миканопи. Думаю, обычай давал ему на это право.

О, эти подробности… Узнав лишь начало, я больше не захотела слушать. Это было невыносимо.

Селия отнеслась ко мне с сочувствием. Ей не доставляло удовольствия видеть меня убитой горем, терзаемой раскаянием. Равным образом повел себя и Оцеола. Он удалился вместе с нами, потому что празднество перешло в дьявольский разгул – дети швырялись скальпами, а перебравшие лишку затевали потасовки.

Помню вкус последних капель вина на языке. Помню, что запросилась спать. Пообещала уехать на рассвете. Оцеола молча со всем этим согласился – одним кивком, – и я уплелась куда-то на окраину лагеря. Рухнула возле дерева на колени. Сгребла для подстилки мох, сосновые иголки и всякое такое, но вдруг застыла в приступе отчаяния. Прижалась спиной к стволу. Плача, закрыла глаза. Начала молиться – да, молиться, чтобы уснуть и никогда больше не просыпаться… Но, очнувшись на заре, увидела, что на плечи мне наброшена медвежья шкура. А у ног стоит вторая бутылка с вином, отнятым у маркитанта.

Селия? Оцеола? Кто-то из них – или же оба.

И тут внезапно меня осенило, как себя наказать.

…С восходом солнца я вытряхнула на землю содержимое своего ранца и, покончив с этим несложным делом, отправилась на поиски Селии и Оцеолы.

Растолкала мальчишку, который немного понимал по-английски, и вместе с пятицентовиком дала ему поручение, которое он и исполнил.

Они явились ко мне за чертой лагеря. Селия вела мою лошадь. Оцеола смыл с себя пролитую им кровь. Мы достояли в безмолвии – оно было красноречивее любых слов. Я молчала, подавленная безысходностью, зная, что худшее еще у меня впереди. Более того, это было прощанием. Прощанием с Селией, которую я так долго искала.

Из мешка я извлекла полоску красного атласа, на котором Эжени вышила – серебром и золотом – Loco Attiso, символ счастья и удачи. Селия, возможно, использует подарок как косынку. Я только надеюсь, что она с ним не расстанется и ощутит его воздействие.

Селия меня обняла. Это явно было больше того, что требовалось.

Я взобралась в седло. Глянув вниз, увидела в глазах Селии жалость, но жалость была куда предпочтительней ненависти. О, Селия имела все основания ненавидеть меня, поймите меня правильно. Но то, что она отбросила в этот момент ненависть, так меня воодушевило, что я преподнесла ей и второй подарок.

Наклонившись, я протянула Селии вторую бутылку вина, похищенного у маркитанта. Она, не желая ее брать, вопросительно взглянула на меня. Я поднесла бутылку к своим губам – в наказание, да, – и отпила глоток этого эликсира, слишком горького для того, чтобы его могла возжелать какая бы то ни было ведьма. На большее меня не хватило – пришлось бы сплюнуть. Изобразила на лице притворное блаженство – скрыть отвращение, вызванное сдобренным питьем. Видимо, мне это удалось. Селия улыбнулась и просияла, ярче восходящего солнца. Я упоенно следила за тем, как она пьет, – хотя бы только из желания поощрить меня за мое угощение.

В это вино я добавила последние два пузырька с временем от Пятиубивца.

Селия вернула мне бутылку. Я сделала еще глоток. (Чуть не поперхнулась, в горле поднялся комок, а язык скукожился, будто я положила на него маринованного слизня!) И снова предложила Селии последовать моему примеру. Она подчинилась. Глотнула изрядную дозу. И вместе с этим вторым, более солидным глотком удлинила себе жизнь.

У Селии я взяла многое, а теперь возвратила то, что могла, – время… И – да будь она благословенна, пусть живет счастливо и свободно.

Я предложила выпить и Оцеоле. Он отказался.

Я скакала прочь от лагеря.

Остаток вина вылила на корни огромной магнолии – и, постояв в ее тени, понаблюдала, как на глазах у меня мгновенно распустились белые цветки, наполняя своим ароматом последние дни года.

Затем отправилась на поиски государственной дороги. Карта была у меня с собой. Я знала, где была устроена засада. Туда я и устремилась. Я все еще каялась, и мне предстояло многое загладить.

Мертвецы влекли меня к себе, но лошадь мне пришлось пришпоривать – она чуяла в воздухе запах разложения.

На болотах все замерло, проглядывали признаки зимы. Низкое небо мутилось близким дождем. Пока я скакала к югу по государственной дороге, погода ухудшилась. Я знала, что так оно и должно быть. Туча громоздилась на тучу. Когда я наконец обнаружила мертвых, в сухой траве свистел ветер, пальмы гнулись во все стороны, стонали виргинские дубы. Слабые ветки, обламываясь с треском, рушились на землю, с которой поднимался серебристый туман. По близлежащему пруду бежали волны с белыми гребешками, и ветер… Стоп, о ветре потом.

Пруд – о да, здесь был пруд.

Отряд Дейда строем продвинулся на север значительно дальше того места, где я его оставила; они как раз добрались до восточной оконечности пруда. Их захватили среди невысоких сосен и зарослей пальметто. Увиденное мной ясно свидетельствовало о том, что нападавших они не видели; все они пали на ходу, причем многие даже не нарушили боевого порядка.

Приблизившись к авангарду, я нашла тела Дейда и еще семерых. Оружие было не заряжено, боеприпасы лежали в коробках, распиравших ранцы и куртки. Часть индейцы разворовали, часть раскидали в знак презрения. Майора Дейда я узнала по сапогам и сабле, которую он не успел вытащить. По его черной бороде от подбородка к окровавленной груди вереницей тянулись муравьи. Пуля прошла через его сердце, череп был оголен, а где висит его скальп – я знала.