Ясности не прибавилось, но после просеивания сфабрикованных воспоминаний и выдуманных семейных анекдотов, кажется, я сделал одно маленькое открытие. В первых трех интервью Гектор избегает разговора о месте своего рождения. На вопрос О'Фаллон отвечает Германия; Симмсу он говорит Австрия; и в том, и в другом случае он не упоминает ни города, ни района. Только в разговоре с Баркером он чуть-чуть раскрывается и заполняет белые пятна. Город Станислав когда-то входил в Австро-Венгрию, после распада империи в конце войны он отошел к Польше. Для американцев Польша это далеко, еще дальше, чем Германия. С учетом того, что Гектор всячески стремился затушевать свое иностранное происхождение, не странно ли вдруг признаться, что он из такого-то города? Я нашел этому единственное возможное объяснение: он сказал правду. Я не мог это доказать, но подобная выдумка лишена всякого смысла. Не в его интересах было говорить о Польше, и при его потребности в фальшивой биографии за чем, спрашивается, надо было упоминать эту страну? Ошибка, секундная потеря концентрации, и сразу после оговорки Гектор спешит исправить оплошность. Он сознался в своем иностранном прошлом – он перекроет его своим американским настоящим. Сначала он помещает себя в Нью-Йорк, город иммигрантов, а затем, чтобы уже ни каких сомнений ни у кого не осталось, совершает путешествие в глубинку. Тут-то в кадре и появляется Сандаски, Огайо. Это название он хватает с потолка, вспомнив свое же интервью шестимесячной давности, и подбрасывает простодушному Баркеру. Цель достигнута. Репортер отвлекся, и, вместо того чтобы расспросить о Польше, он откидывается на спинку стула и вместе с Гектором ударяется в воспоминания о полях люцерны на Среднем Западе.

Станислав расположен южнее Днестра, в Галиции, между Львовом и Черновцами. Если детство Гектора прошло именно там, напрашивается вывод, что он еврей. Множество еврейских местечек в тех краях само по себе еще ни о чем не говорит, но если вспомнить, что его семья оттуда бежала, то этот аргумент становится достаточно весомым. После еврейских погромов в царской России конца девятнадцатого века сотни тысяч эмигрантов, чьим родным языком был идиш, устремились в Западную Европу и Соединенные Штаты. Многие осели в Южной Америке. Только в Аргентине, между рубежом столетий и началом Первой мировой войны, еврейское население увеличилось с шести до ста с лишним тысяч. Без сомнения, Гектор и его семья пополнили эту статистику. В противном случае вряд ли они оказались бы в Аргентине. В те годы если кто и проделывал путь из Станислава в Буэнос-Айрес, то только евреи.

Я был горд своим маленьким открытием, но нельзя сказать, чтобы я придавал ему большое значение. Если Гектор действительно что-то скрывал, и этим чем-то была религия его предков, то раскопал я сущую ерунду: банальное вранье. В те годы быть евреем в Голливуде – не бог весть какое преступление. Но об этом не принято было говорить вслух. Джолсон уже снял своего «Джазового певца», зрители платили хорошие деньги, чтобы увидеть на Бродвее Эдди Кантора и Фанни Брайс, послушать Гершвинов, поаплодировать братьям Маркс. Возможно, для Гектора его еврейство было обременительным. Он мог из-за него страдать, мог его стыдиться, но мне трудно себе представить, что оно могло стать причиной его смерти. Конечно, всегда найдется какой-нибудь слепой фанатик, готовый из ненависти убить еврея, но такой человек захочет, чтобы о его преступлении узнали, он совершит его для острастки остальных детей Израиля; что же касается Гектора, то, как бы ни сложилась его судьба, мы о ней ничего не знаем. Достоверно только одно: его тело не было найдено.

Со дня, когда он подписал контракт с киностудией «Калейдоскоп пикчерз», до момента его исчезновения прошло семнадцать месяцев. Немного, но он успел завоевать определенное признание, и к началу двадцать восьмого года его имя замелькало в колонках голливудской светской хроники. В архивах, среди микрофильмов, которые я изучил за время моих путешествий, мне удалось отыскать около двадцати таких упоминаний. А сколько я пропустил, не говоря уже о тех, что были уничтожены. При всей отрывочности и неполноте этих заметок совершенно очевидно, что Гектор был не из тех, кто проводит вечера дома. Его видели в ресторанах и ночных клубах, на вечеринках и кинопремьерах, и почти всякий раз, когда его имя попадало в газеты, там можно было найти характерные выражения вродемагнетизм тлеющих углей и завораживающие глаза иошеломляюще красивое лицо . Особенно в этом преуспели репортеры женского пола, но были и мужчины, поддавшиеся его чарам. Один из них, некто Гордон Флай (его колонка называлась «Муха на стене»[4]), даже заявил, что Гектор зря разменивается на комедии и должен попробовать себя в драме.Когда мы видим этот профиль , писал Флай, наше эстетическое чувство оскорбляет сама мысль о том, что может случиться с носом элегантного сеньора Манна, постоянно налетающего на стены и фонарные столбы. Публика только выиграет, если он будет целовать красивых женщин, а не заниматься трюкачеством. В этом городе найдется немало молодых актрис, которые бы с удовольствием ему подыграли. Мои источники сообщают, что Айрин Флауэрс уже пробовалась на эту роль, но наш франтоватый идальго, кажется, положил глаз на Констанцию Карт, нашу неизменно популярную Резвушку. Мы будем с нетерпением ждать результатов кинопроб.

Но все же чаще журналисты удостаивали Гектора лишь беглым кивком. Он пока не стал событием – так, еще один подающий надежды дебютант, – и в доброй половине сохраненных мной вырезок он фигурировал только как имя, – обычно в компании с женщиной. Гектор Манн был замечен в «Теплом гнездышке» с Сильвией Нунан. Гектор Манн вчера вышел на паркет «Клуба Гибралтар» с Миддред Суэйн. Гектор Манн веселился с Элис Дуайер, ел устриц с Полли Маккрэкен, держался за руки с Долорес Сент-Джон, зашел выпить джин с Фионой Маар. В общей сложности я насчитал восемь женщин за один год, а о том, сколько осталось за кадром, история умалчивает. Моя информация ограничивается теми заметками, которые мне удалось найти; их могло быть и двадцать, и гораздо больше.

В январе, когда распространилась весть об исчезновении Гектора, амурную сторону его жизни практически проигнорировали. Тремя днями раньше Симур Хант повесился у себя в спальне, и полиция, вместо того чтобы поискать след какой-нибудь любовной ссоры или тайного романа, занялась непростыми отношениями, которые связывали Гектора с коррумпированным банкиром из Цинциннати. Слишком велико было искушение связать эти два скандала. Когда Ханта арестовали, Гектор якобы признался, каким облегчением для него было увидеть, что американцы не утратили чувства справедливости. Анонимный источник, назвавшийся близким другом, заявил репортеру, что Гектор в присутствии нескольких человек произнес буквально следующее: Это жулик. Он нагрел меня на тысячи долларов и хотел перечеркнуть мою карьеру. Я рад, что его посадили за решетку. Он получает по заслугам, и мне его ничуть не жалко. В прессе появились слухи, что именно Гектор сдал Ханта властям. Сторонники этой теории утверждали: теперь, когда проворовавшегося банкира нет в живых, его сообщники убрали Гектора во избежание новых публичных разоблачений. Некоторые, говоря о смерти Ханта, заходили еще дальше: самоубийство было инсценировано, на самом деле его убили криминальные дружки, и это был лишь первый шаг в сложной операции с целью замести следы преступлений.

Такая вот гангстерская интерпретация событий в духе двадцатых годов. Но в подтверждение всех этих гипотез требовалось тело, а его не было, и полицейское расследование начало пробуксовывать. Первые недели пресса дудела в ту же дуду, публикуя материалы о банковских операциях Ханта и усилении криминальных элементов в киноиндустрии, но прямой связи между исчезновением Гектора и смертью его бывшего продюсера так и не было установлено, и газетчики принялись искать другие мотивы и объяснения. Многим не давала покоя близость двух этих событий, но стремление найти в них причинно-следственную связь было изначально ложным. Хронологически последовательные события необязательно имеют отношение друг к другу, хотя их временная близость как будто предполагает такую связь. Когда стали отрабатываться другие версии, оказалось, что многие тропки уже успели зарасти. Долорес Сент-Джон, которую в некоторых публикациях называли невестой Гектора, незаметно уехала к родителям в Канзас. Журналисты месяц ее искали, а когда нашли, разговора не получилось; исчезновение Гектора так сильно на нее подействовало, что она была не в состоянии говорить о нем. Ее единственным комментарием были слова мое сердце разбито, и больше о ней уже не упоминали. Привлекательная молодая актриса, имевшая за плечами несколько фильмов (среди них «Бутафор» и «Мистер Никто», где она сыграла две роли – дочь шерифа и жену Гектора), она под влиянием эмоций оборвала свою карьеру и ушла из мира шоу-бизнеса.