У тех же, кому действительно предстоит сесть на этот стул, юмор, как правило, улетучивается мгновенно.

Охрана здесь олицетворяет власть, а узники – народ. Они существуют, на первый взгляд, в двух параллельных мирах, но на самом деле их положение почти одинаково. Так, охрана ежедневно подпитывается смертной тревогой приговорённых. Постоянное общение со страхом даёт понимание, обладающее силой освобождения, но редко кто этим пользуется. У заключённых тоже есть уникальный шанс – находясь в пограничной ситуации последнего одиночества, осознать мир и своё место в нём. Невозможно достичь близости с миром, пока мы не вступим в близкие отношения со своим одиночеством. Только нужно ли это кому-нибудь здесь?

Внутри охраны, как и среди заключённых, происходят постоянные конфликты, поскольку каждый стремится переложить на окружающих свою порцию страданий. В этом заключается цель истории – перераспределение зла.

Отслужив на «Зелёной миле», охрана удаляется в свой «цивилизованный мир» – «дисциплинарный санаторий» (Лимонов) или просто дом для престарелых маразматиков. И наказанием для совершившего 78 казней охранника становится бесконечно длинная жизнь в этом благоустроенном заведении:

«Вам, читающим эти строки, нужно подумать, не ожидает ли и вас подобное место в будущем. Само по себе место не страшное, есть кабельное телевидение, кормят вкусно (хотя человек может так мало прожевать), но в каком-то смысле это такая же морилка для бабочек, как и блок «Зелёная миля» в Холодной Горе. Со временем я, конечно, умру, все иллюзии насчет бессмертия, если они у меня и были, канули в Лету, но я пожелаю смерти задолго до ее прихода. Честно говоря, я уже очень давно хочу смерти. Нужно ли об этом говорить? И все же у меня есть одна старческая болезнь: я страдаю от бессонницы. Поздно ночью я лежу на постели и слышу влажные и полные безнадежности звуки немощных мужчин и женщин, прокашливающих себе дорогу в еще более преклонный возраст. Я лежу и жду. Я думаю о Дженис, о том, как потерял ее, как она утекла красной кровью сквозь пальцы под дождем, и я жду. Мы все заслужили смерть, без исключения, я это знаю, но иногда, Боже, Зеленая Миля бывает слишком длинной».

Растительная жизнь.

«Знакомься, Алиса, это пудинг. Пудинг, это Алиса…»

(Л.Кэррол. «Алиса в стране чудес»)

И действительно, разве легко скушать пудинг, или какое-нибудь растение, если представить себе, что они в это время мыслят? С другой стороны, хотелось бы выяснить, что он ас думали сваренные в живом кипятке раки.

Однако природа повсюду ставит свои запреты. Законы природы и сама природа представляют собой тюрьму для человеческого духа, поэтому их ни в коем случае нельзя прощать. Человек стремится победить мир, раньше чем мир победит его.

Говорят, что доисторический дикарь пытался объяснить мир по аналогии с самим собой, воображая, что себя-то самого он прекрасно понимает. И ошибался. Отсюда берёт начало привычка одушевлять неживые предметы, в том числе и растения. А может быть, человек без конца умножает сущности, одушевляет неживые предметы и придумывает миры – для того, чтобы спрятаться в этих мирах от реальных и воображаемых неприятностей? Не является ли реальность по самой своей природе недоступной для разума и противоположной ему? В таком случае, никогда не следует пренебрегать забыванием.

«Жизнь – это безмерное издевательство над нами со стороны природы, это непристойное соединение атомов углерода, злокачественные образования на поверхности земли, неизлечимая гниющая рана», – писал нобелевский лауреат Вольфганг Швиттер. Естественное состояние бытия, в котором отсутствует смысл – его осмысленное отсутствие. Больше того, отсутствие всегда намного эстетичнее присутствия. Ведь самое возмутительное в присутствии – это его неизлечимая банальность. С другой стороны, представьте себе сосредоточенное выражение человека, когда его никто не видит, к примеру, в процессе отправления им естественных надобностей. Для внешнего мира такой мыслитель отсутствует, поскольку сознаёт, что он всего лишь биологическое существо, которому не дано удержать ничего в себе самом. Не говоря уж о том, что не дано удержать и самого себя. «Всё суета и томление духа», потому что дух сам для себя представляет наибольшее томление. И тогда: кто научит, что ничего нет, тот мир закончит.

Невидимое отсутствие часто персонифицируют, творя в воображении его образ. Возможно, отсутствие бытия – это и есть мировая душа буддистов, с которой мы все соединимся когда нас не станет. В том числе и растения. Не случайно существование растений имеет некоторое внешнее сходство с буддийской нирваной.

Согласно первой благородной мудрости Будды, жизнь – это страдание. Покуда бытие всё ещё банально присутствует, всё живое и даже неживое в той или иной форме (не обязательно – в буквальном смысле) страдает. Это будет продолжаться до тех пор, пока всё навсегда не свернётся обратно. Помимо прочего, страдание служит проявлением основополагающего свойства мира – его несоответствия любым человеческим представлениям о справедливости. Так, растениям иногда приписываются альтруизм, сострадание – как раз то, что, как правило, отсутствует в отношениях между людьми. Можно предположить, что растения страдают в неизмеримо меньшей степени по сравнению с человеком, потому что не рефлексируют по поводу окружающей несправедливости. Часто жизнь человека, который преследует (без фанатизма) исключительно самые расхожие смысложизненные цели, (такие как богатство, известность и власть) – называют растительным существованием. В таком контексте растительное существование мыслящих и не мыслящих млекопитающих приближается к идеалу пустотной души растений. Растения красиво являют своё неподвижное состояние как отсутствующую возможность обратиться к ним – как бессловесную пустоту. Их возрастающее опустошение наполняет натянутую как воздушный шар Вселенную.

00

«Конец? Нелепое словцо.

Чему конец? Что, собственно, случилось?

Раз нечто и ничто осуществилось,

То было ль вправду что-то налицо?

Зачем же созидать? Один ответ:

Чтоб созданное всё сводить на нет.

«Всё кончено». А было ли начало?

Могло ли быть? Лишь видимость мелькала.

Зато в понятье вечной пустоты

Двусмысленности нет и темноты».

(И.Гёте. «Фауст»)

Нет, честное слово, во время сегодняшнего тотального языческого культа научной картины мира хотелось бы приобщиться к каким-нибудь святыням. Не говоря уже о таких амбициозных целях, как восстановление в современном обществе сил священного. Но за всё общество отвечать сложно, потому что не вполне понятно, существует ли оно, или всё это какая-нибудь хитрая матрица? Раз я мыслю – следовательно, я существую, но мыслят ли все остальные и, следовательно, существуют ли они – это неизвестно. Однако, в любом случае, вначале следует разобраться: в чём заключается святость?

Из книг известно, что когда-то якобы жил Горгий – древнегреческий софист, крупнейший теоретик и учитель красноречия V в до н.э. Горгию принадлежит трактат «О природе, или О несуществующем», считающийся одним из наиболее ярких манифестов агностицизма. Основная мысль трактата – «Ничего не существует; но даже если нечто существует, то оно не познаваемо; но даже если и познаваемо – то необъяснимо для другого».