– Что ж, я тебя предупредил… – сказал Али-бей. Некоторое время он колебался: не достать ли саблю и не поучить ли неверного, как ею владеть. Но передумал.

   – Пращники! – скомандовал он. – Бей!

   Несколько тяжелых глиняных шаров с визгом пронеслись по воздуху… Впустую. Машег и Рагух, слаженно отпрыгнув назад, скрылись в доме. Внутри что-то зазвенело…

   И это было последнее, что услышал наемник хакана Хузарии Али-бей.

   Стрела из легкого тростника вонзилась ему в глаз. Хоть и легок тростник, но наконечник оказался достаточно тяжел, чтобы пронзить глазницу и войти в мозг Али-бея.

   А Машег и Рагух снова появились в дверях. На этот раз – с луками, из которых они метали сразу по три стрелы. Они почти не целились: с десятка шагов боевая хузарская стрела прошивает любой доспех.

   Окружавшие Шлома бар Йогаана стражники пали одними из первых. Хитрый Шлом, хотя его и не задели, упал вместе с ними и лежал тихонько, обмирая от страха, очень надеясь, что триста магометан все-таки справятся с преступниками.

   Они бы и справились, будь Машег и Рагух вдвоем. Но на соломенных крышах сараев и конюшен прятались Машеговы люди, съехавшиеся этой ночью защищать своего господина. Их тоже было немного, чуть больше сотни. Но на их стороне была внезапность. Почти сотня магометан погибла в первые же мгновения боя. Особенно скверно пришлось тем, кого послали окружать дом. Уцелевшие – опытные воины – сумели кое-как организоваться, но у них были только сабли и небольшие щиты. Они ведь не воевать собирались, а всего лишь арестовать преступника.

   В конном строю, с настоящим оружием, они вмиг разметали бы по полю сотню хузар…

   Один из уцелевших десятников дал команду штурмовать дом. Атаки не получилось. Штурмующие завязли в куче мертвых и раненных стрелами Машега и Рагуха. Кое-как пробились к дому; одни принялись рубить саблями запертые двери, другие сунулись в окна… Навстречу полетели стрелы. Скрыш тоже продолжали стрелять…

   Другой десятник велел поджигать строения и сам бросился с факелом к ближайшему сараю. Не добежал. Идея была хорошая, но запоздалая. Последний десятник скомандовал отступление, и лучшие воины хакана, забросив на спины щиты, бросились наутек. Но убежали недалеко: пастухи Машега прямо с крыш попрыгали в седла…

   – Ну и что дальше? – спросил Духарев.

   – Дальше? – Машег засмеялся. – Воины Магомета отправились к своим иблисам. Мои люди еще три дня вылавливали тех, кто сумел удрать. Почтенный Шлом бар Йогаан попытался меня обмануть: прикинулся покойником. Ясделал вид, что поверил, знаешь, я такой доверчивый… Ивелел зарыть его вместе с магометанами. Так что теперь он ловчит с отродьями Шеола. Ябы охотно отправил вслед за ним и хакана с его «византийцами», продавшими Бога за ромейское злато, и наемниками-арабами, коим цена – две тростниковые стрелы за штуку. Апока хакан – в Итиле, а я – здесь. Как у вас говорят, изгой, верно?

   – Мой дом всегда открыт для тебя, Машег! – тепло произнес Духарев.

   И задумался. Впоследнее время он привык мыслить политически. Изнал, что в Хузарском Хаканате дела идут из рук вон. Прижали его со всех сторон, отрезали от ромеев и от Востока. Славянские племена ушли от хакана под руку Киева. Все, кроме вятичей, которые спрятались в своих дремучих лесах и вообще никому платить не собираются. Волжские булгары, вековые хузарские данники, не то что дань не платят, а внаглую разбойничают на хузарских землях, как печенеги в Приднепровье. Только в Приднепровье на печенегов укорот есть – великий князь киевский, а в Хузарии хакан лучших своих воинов под корень норовит извести. Но если Хузария падет, Киеву это может обернуться нехорошим: усилением тех же печенегов, к примеру. Будь в Итиле у власти нормальные люди, такие, как Машег, Духарев уговорил бы Святослава поддержать гибнущий Хаканат. Но правит в Хузарии сущее дерьмо, ростовщики, извращенцы…

   Гость прервал размышления Духарева о геополитике и вернул его к политике меньшего масштаба.

   – Я благодарен тебе за гостеприимство, друг мой! – торжественно произнес Машег, сын Маттаха. – Но ты так и не ответил на мой вопрос: берешь ли ты меня в своюдружину?

   – Бери! – раздался скрипучий голос.

   В дверях стоял Рёрех. При желании он мог передвигаться совершенно бесшумно. Как он ухитрялся это делать на своей деревяшке, для Духарева до сих пор оставалось загадкой. Прошло десять лет с тех пор, как голос Рёреха впервые проскрипел за спиной Сергея: «Поворотись-ка, паря, да погляди на меня…»

   – Бери его, парень! Хочь я хузарян и не люблю, а этот годится!

   – Так он не к Святославу в дружину просится, а ко мне, – уточнил Духарев.

   – Слышал. Якривой, а не глухой, – проворчал Рёрех и прошкандыбал к столу.

   Слада услужливо подвинула ему табурет, собственноручно наполнила его миску овощной тюрей (зубов у старика почти не осталось) и поднесла серебряную кружечку меда: уважила, так сказать, мужнина сэнсэя.

   Рёрех смочил усы медом, одобрительно фыркнул.

   – Сколь ваших с тобой? – спросил он Машега.

   – Полсотни и три.

   – Такие ж, как ты?

   – Таких, как я, нет! – усмехнулся хузарин.

   Рёрех еще раз фыркнул. Скептически.

   Элда, обидевшись за мужа, открыла было рот, но Рёрех ее перебил:

   – Ты, девка, помолчи! Ятвоего отца, покойника, постарше буду: знаю, что говорю.

   Теперь фыркнула Элда, но Рёрех уже перестал обращать на нее внимание.

   – А к нам чего опять прибежал? – спросил он Машега. – Деньги все стратил или с хаканом своим козлобородым полаялся?

   – С хаканом.

   – Дурак твой хакан! Вот помню, когда я с хирдом ходил на…

   На кого именно ходил с дружиной Рёрех, так и осталось неизвестным.

   Снаружи раздался шум, у ворот заспорили. Видно, хотели зайти на подворье, да привратник не пускал.

   Потом захрапели испуганно лошади: надо полагать, привратник подтянул мишку.

   Духарев встал и вышел на балкончик. Глянул: гридни княжьи.

   – Эй! – крикнул он сверху. – Случилось что?

   Старший, десятник из молодшей дружины, привстал на стременах:

   – От князя к тебе, воевода! Вели впустить!

   – Впусти! – велел Духарев привратнику. – И медведя убери! Ясейчас спущусь!

   – Кто? – спросила Слада, когда Сергей вернулся в светлицу.

   – Посылы от князя.

   – С чем?

   – Сейчас узнаю.

   Ему и самому было интересно: что вдруг срочно потребовалось от него Святославу. Что там ему мамаша наговорила…

   Гридни въезжали в ворота. Много, не менее пятидесяти.

   – Токо во дворе прибрал, – проворчал за спиной Духарева привезенный из Полоцка дворовой холоп. – Опять все «яблоками» засерут…

   Духарев остановился на крыльце – вровень с всадником.

   Десятник спешился, махнул своим. Гридни тут же разошлись, и Духарев увидел угорского княжича Тотоша, восседающего на мышастой кобылке.

   – Забирай! – сказал десятник. – Батька сказал: коли пленник твой, так и кормить его тебе!

   – Справедливо, – согласился Духарев. – Медку примешь?

   – Токо если всем, – ответил десятник, но тут же смутился собственной наглости и добавил, словно извиняясь – …батька.

   Духареву понравилось. Вдружине командир не хозяин, а первый среди равных. Абатька – князь. Тот, кому присягнули. Или кого уважают сильно. Духарева молодшие уважали.

   «Этого к себе переманю, – подумал Сергей. – Правильный боец».