Сам же монашек с поклоном посторонился, пропуская меня в митрополичьи палаты. Слегка обернувшись, я заметил, как коротышка быстро нагнулся и, подняв монетку, спрятал ее за щеку.

– Господине, – из–за спины раздался шепот монашка. – Ты передо Владыкой словеса не плети. Зело не любит он это. Лаяться сразу изволит. Сразу молви о деле.

Я кивнул в ответ и бросил ему еще один грош. Заслужил, не жалко. Такой совет и большего стоит.

Служка привел меня на второй этаж и показал молча на дверцу в келью. Судя по его настороженному виду, митрополит явно не привечал нежданных гостей.

– С Богом, – буркнул я и вошел внутрь. – ...

В небольшой келье со скудным, если не сказать бедным убранством, меня встретил большой стол, буквально заваленные пергаментными свитками и здоровенными едва ли не полуметровыми книгами в кожаных переплетах с железными застежками. За столом сидел, низко склонив седую голову, старик в митрополичьем облачении. Он даже не покосился на мое появление, продолжая внимательно вглядываться в один из расстеленных перед ним пергаментов.

От такой встречи я тоже чуть подрастерялся, не зная как начать разговор. Эта странная тишина продолжалась минут пять, в течении которых никто из нас не проронил ни слова.

Наконец, митрополит поднял свои кустистые веки и встретился со мной глазами:

– Зачем явился, княже?

И вот этот простой вопрос вдруг погрузил меня в ступор. «Вот же черт! Несся сюда, как лось, а что сказать не знаю. Не рвать же на себе рубаху, мол сплю и вижу, как креститься буду? Или, мол всю жизнь мечтал об истинной вере православной?! Ха-ха, вот же репа у митрополита будет. Не-е, нельзя так! Обидеться насмерть». Собственно, мне уже давно стало абсолютно ясно, что здесь, в этом времени, пафос и красивые слова были совсем не в цене. Эта лубяная картинка из летописей и фильмов о средневековье, что мы с таким восхищением смотрим и обсуждаем, является всего лишь придуманной картинкой. Здесь перед сражением никто с мужественным лицом не кричит «Иду на вы» и никто не спешит по–христиански обнять и простить поверженного врага. В пылу сражения вы скорее услышите жесткую брань, а просящего пощаду вероятнее всего добьют. «Да-уж, что же ему ответить?».

– Что ты молчишь, княже? Явился, а у меня хлопот много... Вона управитель с белоозерского монастырского подворья грамотку отписал, проверить надо и все счесть, – старик с кряхтением потряс толстенным талмудом из сшитых между собой желтоватых пергаментных листов. – А писал какой–то собачий пес мелко и путанно. Вот только этой чудной штуковиной и спасаюсь, – митрополит кивнул на большую мутноватую с виду лупу, искусно оформленную в бронзовую оправу. – Ну, с чем пришел?

«Походу отчет какой-то проверяет. Кредит с дебет сводит. Хм, а это линза что ли? Интересненько, получается изделия мастеров из Венето уже и сюда добрались.... Хм, только мутноватые очечки видимо. Мои-то получше будут. Б...ь, а ведь точно! Материны-то очки ведь у меня с собой! Только бы подошли, только бы подошли...». Моля об этом, я быстро засунул руку в котомку и через мгновение уже вытащил ее с очками, которую тут же положил на стол.

– Вот, ваше преосве... а–а..., – я едва-едва успел прикусить язык, чтобы это кардинальское «ваше преосвященство» не выскочило у меня из рта. – Отче, у меня тоже есть одна придумка для глаз. Возьмите, может подойдет.

Митрополит с сомнением покрутил очки в руки и осторожно надел их. «Черт! Это же сюр какой-то! Митрополит Московский меряет грошовые очки за триста рэ!». И, действительно, обычные очки в простой пластиковой оправе смотрелись едва ли не безумно на средневековом иерархе с огромным золотым крестом на груди. «Ну, ну? Не молчи?».

– Хм... Да... Прости мя Господи..., – с невнятным бормотанием начал митрополит, беря в руки отложенный недавно в сторону талмуд. – Диво какое. Как слеза... Даже самые что ни на есть мелкие буковицы видимо, – словно не веря самому себе, священник несколько раз подвигал талмудом, то подвигая его к себе, то, наоборот, отодвигая от себя. – Благодарствую, княже, благодарствую... Таперяча я все проверю. Мнится мне, этот бисов сын, управляющий, нароча такими мелкими буковицами писал, чтобы не счесть их. Погоди у меня, погоди. Плетьми-то теперь не отделаешься.

Старый на какое-то время, вообще, забыл про меня, с воодушевлением бормоча про какое-то монастырское хозяйство, десятину. Через какое-то время он вновь начал «поносить» какого–то управляющего, которые «грешит немилосердно и водит за нос Православную церковь». «А-а! Вот в чем дело!! Святой отец по всей видимости масштабную ревизию церковного хозяйства затеял. Вот откуда все эти бумажки». Я скосил глаза на первую страницу пергамента в руке у митрополита, с удивлением обнаруживая не привычные мне цифры, а множество каких-то букв с закорючками. «Чего это я торможу? здесь же до сих пор цифры изображают кириллицей, то есть те же самыми буквами. И как он с этим ковыряется? Бедняга... Может, помочь старику с цифрами, а, глядишь, поможет и мне в ответ?! Как говориться, не подмажешь – не поедешь...».

– Отче, помочу могу посчитать, – нерешительно предложил я и тут же нарвался на удивленный взгляд митрополита. – Ну, то есть, счесть...

«Хм, и что он так вылупился на меня?! Как на заговорившего неандертальца?». Не знал я, что ученость, знание грамоты и счета, а тем более языков, не в особом почете была среди местной знати. Про инородцев же, вообще, и говорить нечего было. Редко, кто сейчас из знати, читать и писать мог. Большинство вообще это считали за дурное дело, от которого пользу нет никакой, а одна головная боль. Поэтому-то и был так удивлен митрополит Макарий таким предложением от меня, князя Ядыгара, инородца и иноверца.

– Разумеешь грамоту? – сомнение прямо–таки сочилось в его словах. – И цифры счесть сумеешь? Хм, чудны твои дела Господи..., – взглянул на меня он уже как на диковинную зверушку, эдакого говорящего попугая. – Ан отгадни-ка загадку, что в древних книгах была записана, – старик на вощенной дощечке что-то начал чиркать, а через некоторое время подвинул написанное мне. – … Счти мне, сколько мешков с хлебушком потребно?

Честно говоря, струхнул я немного, когда начал вглядываться в его черточки и завитушки. К счастью, священник больше рисовал, чем писал. «Так у нас есть... семь селений по семь домиков, корявых правда. А эти черточки с рогами, похожи на баранов. Значит, в каждом доме есть по семь баранов или кого-то там еще... А это что такое? Кружочки с завитушками какие-то? Похоже, это искомые мешки с зерном. Получается, есть семь селений. В каждом из них семь домов, в каждом из которых живут по семь баранов, каждый из которых в свою очередь съедает семь мешков зерна. Вопрос – сколько всего мешков зерна нужно для всех баранов? А-а-а, это же классическая загадка... Старый, решил подловить меня».

Думал я недолго. Всего–то нужно было совершить несколько арифметических действий. «В принципе, несложно. 7 баранов, проживающих в одном доме, съедают 49 мешков зерна. Бараны в 7 домах кушают уже 343 мешка. Ну так и далее...». Хотя, каюсь, в процессе счета пришлось воспользоваться вощенной дощечкой старика.

– Вот! – начиркал я на дощечке сначала арабскими цифрами, а затем, немного подумав, перевел их в кириллические. – Как бы не лопнули бараны-то?

Вот тут–то я и увидел визуальное оформление слова «охренеть»! Бог мой, что с митрополитом стало?! Этот излишне серьезный, можно даже сказать хмурый, старик вдруг едва не взлетел со своего кресла, когда увидел написанное мною. Дико взглянув на меня, он вскочил с места и начал быстро мерить ногами метры своей кельи.

– Как так? Бесовщина какая-то... Прости мя Господи! – наконец, остановившись у стола, удивленно воскликнул митрополит. – Как так, княже? И буковицы какие–то чудные начертал. Уж не колдовские ли ты письмена начертал мне? – угрожающе зашипел старый, нависая надо мной. – Волшбу творишь?!

С такого быстрого перехода от безмерного удивления к безудержной ярости я несколько растерялся. К счастью, мне быстро удалось себя взять в руки и перестать мямлить. Митрополиту я едва ли «не на пальцах» разъяснил, откуда «дровишки». Мол, так и так цифры эти пришли с Востока и знали о них еще в самой Византии. Придумали их арабские ученые, чтобы легче было считать.