— Игорь Ильич, а можно я задам вам очень неделикатный вопрос? — я сейчас была совсем как Пикс, который имел привычку вот так осторожно подкрадываться. — Но если не хотите, не отвечайте.

— Соня, ты просто прелесть. Ты же про бабушку хочешь спросить, да? У нас с ней все было, как сейчас говорят, сложно. Мы дружили… не поверишь, шестьдесят девять лет, и я был в нее влюблен все это время. Я до сих пор ее люблю, Сонечка. Хотя при этом дважды был женат. Она тоже была не совсем ко мне равнодушна, но мы так и не пересеклись. Постоянно не совпадали.

Он замолчал, улыбаясь грустно, глядя сквозь время — туда, где они оба были молодыми.

— Расскажите, — шепотом попросила я.

— Когда я пошел в школу, мы еще учились отдельно, — начал он, размешивая в чашке давно растаявший сахар. — Мальчики и девочки.

— Такое было? — удивилась я.

— Да. Сейчас об этом и не помнят уже. Во время войны ввели раздельное обучение, а отменили, когда мы перешли в третий класс. Соседнюю женскую школу расформировали, девочек раскидали кого куда. У нас было два вторых класса, а третьих уже стало три. В нашем осталось пятнадцать мальчиков, и пришли, кажется, тринадцать девочек. Не помню точно, но их было меньше. Сначала они пытались держаться от нас подальше. Сидели за партами отдельно, почти с нами не разговаривали. Но учительница всех рассадила.

— И вас посадила с бабушкой?

— Да. Сначала у нас с ней была война. Мы поделили парту. Ой, Соня, тогда же еще были старые парты, давно таких нет. Без стульев — стол и скамейка, соединенные вместе. Крышка наклонная, сверху чернильницы в специальных отверстиях. Мы писали вставочками — это деревянная ручка со сменным пером. И вот мы с Машей парту поделили — провели мелом границу. И по скамейке тоже. Сидим, пишем в тетрадках. Я ее толк под локоть, у нее клякса на всю страницу. Она в слезы. Учительница: что там такое? Маша: Пожаров меня толкнул. Я: ничего подобного, она сама. А у меня весь локоть мелом измазан. Форма тогда у нас темно-серая была, все на ней видно. Ох, попало же мне!

— А я думала, что форма была синяя. Видела картинки в интернете.

— Это уже потом, гораздо позже. А у нас — как у гимназистов, только без шинели. Серая гимнастерка под ремень с пряжкой, серые брюки. И фуражка. А у девочек коричневые платья и фартуки. На каждый день черный, на праздник белый. Маша вся такая аккуратная была — воротнички, манжеты, косички с бантами. А меня мама звала вахлаком.

— Как? — прыснула я.

— Вахлак. Это когда-то про крестьян говорили — грубый, неопрятный, расхристанный. А у меня вечно гимнастерка из-под ремня, штаны в пятнах, волосы дыбом, фуражка на бок. На сумке зимой с горки катался.

— Ой, прямо не верится. Сейчас-то вы совсем не такой.

— Наверно, немного подрос, — усмехнулся он. — В общем, война у нас была с Машей. Хотя она мне и тогда уже нравилась. Но разве ж это можно было показать? Это же позор, засмеют. Вот и делал вид, что терпеть ее не могу. А потом Пашка Каледин, он сзади сидел, ей косу в чернильницу обмакнул. Вот интересно, Соня, я всех своих одноклассников помню — и по имени-фамилии, и в лицо. А соседку новую уже год не могу запомнить. Да что там, не помню, что ел сегодня на завтрак, зато помню стихи, которые в садике на утреннике читал.

Он запрокинул голову и продекламировал с пафосом:

Шаловливые ручонки, нет покоя мне от вас, Так и жди, что натворите вы каких-нибудь проказ. Вот картинку изорвали, спичку серную зажгли, А вчера ключи куда-то от комода унесли.*

— Какая прелесть! — расхохоталась я. — Не переживайте, Игорь Ильич. Я ни стихов из садика не помню, ни того, что на завтрак сегодня ела. Вот правда. И что было дальше? С косой?

— Что дальше? Маша заплакала, а я обернулся и треснул Пашку по башке сумкой. Меня отправили к директору, тот ругал, конечно. А Маша потом конфетами угостила. «Подушечками». Их еще звали «дунькина радость». Вот так мы и начали с ней дружить.

-------

*А. Н. Плещеев. «Шаловливые ручонки»

Глава 11

Игорь Ильич надолго замолчал, глядя в чашку. Смотрел, улыбался — тонко и грустно.

— И что было дальше? — не выдержала я.

— Дальше? Дальше я стал ее пажом. Тогда я жил недалеко от ее дома, поэтому из школы мы шли вместе. Я нес ее сумку, а Маша угощала меня конфетами. У нее всегда были конфеты. Ее семья была состоятельной. Отец служил в Метрострое, на приличной должности, мама заведовала литературной частью в театре. А мы тогда жили бедно. Отец погиб на фронте, мама работала нянечкой в садике. Комната в коммуналке на десять семей. По утрам приходилось вставать рано, чтобы успеть в уборную и в ванную, пока туда не выстраивалась очередь. А в квартире, Сонечка, и тараканы, и клопы, и мыши, которые таскали еду под носом у кошки. А еще муравьи.

— Муравьи? — переспросила я.

— Да. Маленькие, рыжие. Однажды унесли почти килограмм сахара у нас. Мама спрятала бумажный пакет на шкаф, а когда полезла, там осталось на донышке. Прогрызли дырочку и унесли по крупинке. Я даже плакал, а мама смеялась. Хотя чай потом пили без сахара долго еще. Так вот Машу это нисколько не смущало. Иногда она заходила ко мне в гости, мама кормила нас обедом на общей кухне. А вот я к ним приходить стеснялся. У них была домработница, которая смотрела так, как будто я пришел что-то украсть.

— И вас не дразнили в школе? Что вы с девочкой дружите?

— Пытались, но я такой драчун был, Соня! Двоих-троих отлупил, от мамы ремня получил, когда ее к директору вызвали, но больше уже никто не решался. Я Машу очень любил, но это все было такое детское, конечно. А потом она уже по-взрослому влюбилась. Мы в девятом учились, а тот парень в десятом. Так она и сказала тогда: Игореша, ты мне очень нравишься, но Леню я люблю.

— Леню? Это был мой дедушка?

— Да, они потом поженились. Ну а я после школы никуда не поступил и пошел в армию. Троечник потому что был. Только по истории и физике четверки. Я тогда спортом занимался. Вольной борьбой. Даже в городской юношеской сборной был, на соревнования ездил. А еще охотой на лис. Знаешь, что это такое?

— Ну как что? — удивилась я вопросу. — На лисиц в лесу охотились? С ружьем?

— На лисиц, только не настоящих. И без ружья. Лиса — это спрятанный в лесу радиопередатчик. У тебя есть карта, компас и приемник-пеленгатор. Надо найти всех лис, на скорость. А поскольку лисы передают сигналы азбукой Морзе, я ее хорошо знал. Вот и взяли меня служить на флот, радистом. А служили тогда на флоте, Соня, четыре года. Когда я вернулся, Маша уже была замужем, родила Максима. Я смирился. Во время одного отпуска познакомился с девушкой Верой, мы переписывались, потом встречались. Долго встречались. Я поступил в университет, на юрфак. После армии были льготы. Она тоже училась, на библиотекаря. Когда окончили, поженились.

— Но вы все равно любили бабушку?

— Мне казалось, что все прошло. Мы виделись время от времени. Было немного грустно, но я говорил себе: жизнь есть жизнь, не все в ней получается так, как хочешь. А потом Леонид, Машин муж, умер, что-то у него было с сердцем. Вера тогда ждала Олю, поэтому я даже не думал о чем-то другом. Жили мы с ней хорошо, вот только вечно не хватало денег. Я зарабатывал мало, она еще меньше. Не говоря о том, что жили все в той же коммуналке. Сначала вчетвером: мама и мы с Верой и Олей за шкафом. Потом мама умерла, за шкафом Оля осталась. На очередь нас не ставили, комната была слишком большая. Тогда я завербовался на год радистом на Шпицберген, чтобы заработать на первый взнос в кооператив. Другого способа получить квартиру у нас не было. Семью с собой брать не разрешали.

— А Шпицберген разве не в Норвегии? — спросила я. — Так можно было в то время? За границу завербоваться?

— Да, в Норвегии, но у него особый международный статус. Там были наши поселки, научные экспедиции, горные разработки. Вот в экспедицию я и устроился. На квартиру набрал, но Вера за это время встретила другого. Мы развелись, она вышла замуж. Уже потом, в середине восьмидесятых, они уехали в Германию. Верин муж был из поволжских немцев.