В ответ Вероника тоже рассмеялась.

— Сейчас могу подарить тебе только дополнительные рога. Или нет! Знаю. Карапузика. Волосики беленькие, глазки блекленькие. Как у Сашки. А фамилия, прикинь, твоя. И отчество тоже. Хочешь? И совершенно бесплатно.

Взгляд его резко потяжелел. Он снял очки и откинулся на спинку сиденья.

— Вер, прекрати. Я пытаюсь наладить с тобой отношения. Ты ведешь себя, как избалованная девчонка. Я все понял. Все осознал. Я без тебя не могу. Возвращайся давай. Хорош комедию разыгрывать.

— А по-моему, это ты комедию разыгрываешь.

— Нет, дорогая, я еще ничего разыгрывать не начал. Я пока только разгон беру. Игра обещает быть увлекательной. Но я не могу не дать тебе шанса одуматься.

— Да делай ты, что хочешь, — Вероника тяжело вздохнула. — Жить с тобой я не стану. Хватит.

— Просто ты еще не понимаешь, что ни с одним мужиком уже жить не сможешь, кроме меня. Как и я ни с кем больше не смогу. Мы с тобой, Вера, увязли в этом по самое… Зачем еще кого-то тащить в это болото? Мы с тобой одного дерьма наглотались. Так что думай, моя хорошая. Ты всегда была умной девочкой.

— Это не твоя забота, что я буду делать, — медленно проговорила Вероника. — Буду жить в твоей квартире и на твои деньги вызывать себе мальчиков. Меня устроит.

По его щекам заходили желваки. В кулаки сами собой сжались руки. Каргин дважды выдохнул и только потом ответил:

— Вера, это хреновая для тебя игра, правда. Я часто играю нечестно. Но тебе дам совет. Не суйся в это. Откажись от этого. Мы же оба знаем, почему ты всю эту бодягу затеяла — мне побольнее сделать. Так вот подумай. У меня козыри на руках, а у тебя только Мария Витальевна со своим блокнотом. Если ты завтра начнешь, то мы этого уже не закончим, понимаешь? Стоит только развязать. А еще подумай про Сашку. Ты можешь сколько угодно рожать от него белобрысых пацанов. Пока его жена не узнала. А срач будет такой, что она узнает. Решила еще и его семью разбить? Мне назло?

— Да пошел ты… — Вероника потянулась к дверце автомобиля, чтобы выйти.

Каргин схватил ее за локоть и дернул на себя, крепко сжимая пальцы и прекрасно понимая, что на ее белоснежной коже останутся темные пятна от его прикосновения.

— Вера, у тебя завтра до начала заседания срок. Потом я начну воевать. Ты сама знаешь, что это такое.

— Повторяю, делай что хочешь, — она дернула локоть, пытаясь вырваться из его рук.

— Ну раз ты мне разрешаешь…

Он, схватив ее свободной рукой за лицо, развернул к себе и впился в ее губы жадным влажным поцелуем. Вероника стала брыкаться и дергаться. Она мотала головой и била его по лицу. И мечтала об одном: вырваться! Из его пальцев и из его машины. Он не отпускал, он все глубже просовывал язык в ее рот, скользя им по нёбу, потом чуть отстранялся и начинал кусать ее губы. Сжимал ее крепко и жестко. Глухо стонал. Если бы мог, привязал бы к себе. Но все, что сейчас было возможно — это пытаться подчинить ее своей воле. Она кусалась в ответ. Царапала его ладони, которые делали ей больно. Кажется еще больнее, чем обычно. За несколько последних месяцев она привыкла, оказывается, к тому, что больше никто не украшает ее тело кровоподтеками.

Он разжал объятие резко — так же резко, как схватил до этого. Медленно отстранился и, тяжело дыша, проговорил:

— Я всегда получаю то, что хочу. Я хочу тебя. Вернись.

— Нет!

Каргин вздрогнул. Глаза его потемнели. И он медленно, растягивая слова, самым гадким своим тоном произнес:

— Тогда, дорогая моя, до завтра. Хорошего дня.

Она выскочила из машины, не сказав больше ни слова, и помчалась прочь. Она забыла, что собиралась к адвокату. Неслась по улице, среди людей, почти задыхаясь. И все еще чувствовала его язык у себя во рту.

Закревский мерил шагами свой кабинет, поглядывая в окно, за которым, кажется, несмотря на то, что впереди еще целый месяц зимы, резко наступил апрель, и слушая болтовню Саньки. Ребенок усиленно готовился к завтрашнему заседанию. Двадцать минут назад отзвонился Каргин. Подтвердил свое присутствие в суде. Обещал феерию. Хотя как раз последнее пугало.

«Никакой самодеятельности, Виктор Анатольевич», — пытался увещевать его адвокат, но тот только смеялся в телефонную трубку.

«Вам непременно понравится, Ярослав Сергеевич».

Заседание по разделу имущества Каргиных было не первым и, ясен пень, далеко не последним в этом процессе. Но настрой клиента Закревскому решительно не нравился. С другой стороны, коньком адвоката были импровизации — какую бы свинью ни подложил беспокойный клиент, Закревский от этого только приливы вдохновения испытывал. В крайнем случае, утешал себя мыслью, что это же не в первый раз, и похуже видел.

— А вы знаете, Машка… в смысле Самородова… все-таки дотумкала про квартиру! — вдруг объявила Санька. — Вчера звонила мне. Жаловалась, что Каргина ее не слушает толком. А ведь можно…

— Саня, вы с ума сошли? — не выдержал Ярослав. — Какая квартира? Какая Самородова? У вас клиент кто?

Саня побледнела и опустила глаза. Ее золотистые кудряшки упали на лоб. Почему-то стало ее жалко.

— Простите, — промямлила помощница. — Просто… Мы же дружим.

— Дружи́те! Кто вам не дает? — стараясь говорить мягче, ответил Закревский. — Но детали дела вы обсуждаете только с клиентом, со мной и с Максимом Олеговичем в мое отсутствие. Все!

— Я просто… предупредить хотела, что они могут там начать рыть.

— Вот когда начнут, тогда и будем разбираться. У вас все?

— Все.

— Тогда я погнал. Еще в суд заехать надо. И выспаться. Спаааать, Санька!

Он развернулся на каблуках, прошел к двери, сдернул с вешалки пальто и направился вниз. Прекрасно понимая, что ни разу не спать собрался. Может быть, он вообще спать не будет. Если только Ника явится сегодня в кофейню напротив.

Влетев в дверь и озираясь по залу, разочарованно щелкнул языком. Нет. Не явилась. Собственно, она приходила, когда хотела. Когда ей самой взбредало в голову. Не каждый день. Далеко не каждый. Но несколько раз в неделю. Это он, как дурень, таскался сюда и в обеденный перерыв, и после работы. Пора с этим кончать. Затянулось и, что хуже, затягивало.

Закревский медленно подошел к своему любимому столику у окна. Сел и попросил меню. В конце концов, можно просто выпить кофе.

Когда Каргина вошла в кофейню, он уже расплачивался с официантом. Присела за столик, закинула ногу на ногу и негромко поздоровалась:

— Привет!

От одного только звука ее голоса, его от кончиков пальцев до мозга будто шибануло разрядом по всему телу. На него так не действовал ее вечно вызывающий внешний вид — внешнего он навидался. Было там что-то такое, на что он велся, что он обманчиво принимал за предназначенное только ему. Знал, что бред. И все же каждый день таскался в эту кофейню.

— Я думал, ты решила выспаться перед судом, — легко сказал он, поправляя манжеты рубашки.

— Решила. Для хорошего сна мне нужен хороший секс.

— Ну посмотрим, что мы можем с этим сделать.

Он встал, протянул ей руку и повел на улицу, к машине. Но, не доходя до парковки, остановился, мягко развернул ее к себе и наклонился к лицу, внимательно разглядывая тонкие черты в бликах вечерней иллюминации. Высокий лоб, темные брови вразлет, глаза в половину лица, губы не очень пухлые, но яркие, четко очерченные. В голову пришла уж совсем нелепая мысль — такие лица типичны для портретов эпохи Возрождения. Хотя на первый взгляд ведь ничего общего. Он наклонился еще ниже и поцеловал ее, что было самым неразумным, что можно себе представить — перед зданием собственного офиса. И перед завтрашним заседанием.

На мгновение Веронике показалось, что очутилась в параллельной реальности. Вечерние фонари, подсвеченные витрины, мягкие, нежные губы, теплота его рук и волнующий запах его усов. Это было похоже на… свидание? Какая чушь! Она тесно прижалась к нему бедром, чуть потерлась и, откинув голову, глухо пробормотала:

— Теряем время.

— Так спать хочешь?