Сюзанна так же туманно представляла себе свое будущее, как, очевидно, и ее отец. Она вдруг обнаружила, что теперь, когда больше не нужно было сбиваться с ног, время стало тянуться невыносимо медленно. С одной стороны, она получила свободу и могла теперь уехать с Лайамом, если бы он заглянул к ним, или найти работу, но каждый раз, стоило ей взглянуть на отца, она начинала думать о том, что будет с ним, если она уйдет из дому.

Однажды вечером она попыталась разговорить отца. Она собиралась сказать ему, что хочет попробовать поискать работу, и, если это не слишком встревожит его, предложить продать дом и переселиться в какое-нибудь уютное место поменьше. Но у Сюзанны не хватило духу сразу перейти к делу, и она начала издалека, спросив отца, что случилось и не сердится ли он на нее за что-нибудь.

Он непонимающе посмотрел на нее.

— Почему я должен на тебя сердиться? — спросил он.

— Я подумала, может быть, это из-за того, что я наняла Лайама привести в порядок сад, — ответила она. — И оттого, что мы наговорили друг другу в тот день.

Отец только вздохнул, отметая ее лепет.

— Все эти годы с нами находилась мать Маргарет, и она сломала нам жизнь, — сказал он. — Из-за нее уехал из дома Мартин, а потом, когда бабушка умерла, я подумал, что все снова наладится. Но Маргарет превратилась в свою мать, и у нас не было ни малейшего шанса начать все сначала. Это несправедливо.

Сюзанна сидела молча и просто слушала его — и единственным звуком в комнате был треск горящих поленьев. Ее первой реакцией на столь странное объяснение, если только его можно было назвать объяснением, было сильное разочарование, оттого что у ее отца не нашлось ни слова благодарности для дочери, за все то, что она делала в течение многих лет, чтобы облегчить его ношу. Но, несмотря на свое разочарование, Сюзанна все же сумела понять, что отец был прав — мать и в самом деле стала похожа на бабушку. Может быть, не настолько трудной в общении или умственно неполноценной, но само ее присутствие создавало те же проблемы.

Несколько минут отец молчал, а когда заговорил снова, выяснилось, что он жалеет только Мартина.

— Мне следовало бы больше внимания уделять своему сыну, — сказал он, и голос у него дрогнул от сдерживаемого волнения. — Он выглядел совсем чужим, когда приехал домой на похороны.

— Он сам отдалился от нас, — возразила Сюзанна, вспомнив, как Мартин явился в ночь перед похоронами и моментально завалился спать после ужина, обменявшись с ними всего парой слов. — Он не был дома целых пять лет. Мартин никогда не писал и почти никогда не звонил. Он даже не помнил, когда у матери день рождения, — добавила она. Сюзанна хотела напомнить отцу, как мерзко Мартин вел себя с ней, о его оскорблениях и постоянном сарказме, с которыми ей приходилось мириться. Но она не стала упоминать об этом вслух — ее отец и без того был в подавленном настроении, так что не стоило добивать его.

Мартин отправился к себе домой буквально через пару часов после похорон. Последние слова, которыми он обменялся с ней, были: «Найди себе пристойную работу и перестань нянчиться с отцом».

— Бедный Мартин, — вздохнул отец.

Для Сюзанны это стало последней каплей.

— Бедный Мартин! Да ему наплевать на всех, он даже не поинтересовался, что он может сделать для тебя, перед тем как смыться отсюда, — с горечью вырвалось у нее.

— Я не виню его за это. Я сам во всем виноват, — настаивал отец, глядя на Сюзанну унылым и печальным взором. — Я позволил бабушке лишить нас Мартина. Мне следовало в первую очередь подумать о нем, а ее поместить в дом престарелых.

— Это не имеет ровным счетом никакого значения, — вспылила Сюзанна, рассерженная тем, что он забыл о том, что это именно она несла всю тяжесть ухода за бабушкой. — Как тебе прекрасно известно, он уехал в университет задолго до того, как бабушке стало плохо. Правда заключается в том, что превыше всего на свете он беспокоился о себе и о своей карьере.

— Я перед ним в неоплатном долгу, — с грустью промолвил отец, словно не расслышав, что она только что сказала.

Шестого ноября, через шесть недель после смерти матери, у ее отца случился обширный инфаркт. Он находился в Стрэтфорде, в книжном магазине, когда приступ свалил его. Отец умер по дороге в больницу, в карете «скорой помощи».

На этот раз Мартин явился домой на удивление быстро, Сюзанна сразу же позвонила ему в контору после того, как полиция сообщила ей, что произошло. Когда она звонила, на часах была половина пятого. Мартин прибыл домой в восемь тридцать вечера, и если она воображала, будто на такую поспешность его подвигла забота о ней, ее ждало горькое разочарование.

Мартин пошел в отца — такой же высокий и стройный, с точно такими же каштановыми волосами и густыми бровями, но в изгибе его губ всегда таилось какое-то мрачное уныние, которое не позволяло назвать его красивым, а глаза оставались холодными. Он так и не женился, и, если в его жизни и были женщины, он никогда не говорил о них. Сюзанне было известно о ее брате гораздо меньше, чем о других мужчинах в деревушке.

Залпом опорожнив бокал шотландского виски, он сразу же поинтересовался, не знает ли сестра, где отец хранил свое завещание.

— Я никогда не думала об этом, — сказала она, шокированная такой неуместной поспешностью.

— Ну, так я предлагаю тебе подумать об этом сейчас, — с сарказмом произнес он. — Может быть, он сделал там какие-нибудь указания насчет собственных похорон.

— Дело совсем не в этом, — возразила она. Она видела его насквозь. — Тебе просто хочется знать, что он тебе оставил.

Он схватил ее руку и заломил за спину, так что она вскрикнула от боли.

— Ну и что, даже если так? Это намного честнее, чем оставаться здесь и изображать из себя Флоренс Найтингейл, когда на самом деле ты — ленивая, толстая нахлебница-приживалка.

На следующий день Мартин уехал, заскочив к поверенному отца на обратном пути. Он позвонил Сюзанне тем же вечером и коротко распорядился устроить похоронную церемонию в церкви Всех Святых. Поскольку отец не обследовался у врача несколько месяцев перед своей смертью, потребовалось вскрытие, похороны пришлось отложить на несколько недель, и за все это время Мартин ни разу не навестил ее и не позвонил.

В эти дни Сюзанна чувствовала себя очень странно — слабой, готовой разразиться слезами по малейшему поводу и полностью потерявшей ощущение реальности. Еще никогда прежде она не оставалась в доме одна, и никогда еще ей не приходилось готовить только для себя самой. Той осенью дул сильный ветер, он жутко завывал за стенами дома, отчего становилось очень страшно и одиноко. Она вздрагивала при малейшем звуке, перестала выключать свет по ночам, и, хотя соседи приглашали ее к себе ночевать, она чувствовала, что не может уйти из дома.

Иногда же ее охватывал восторг при мысли о том, что отныне можно отправляться с Лайамом куда угодно, и она принималась выдумывать обстоятельства, способные помешать этому. Она так плохо разбиралась в мужчинах, откуда же ей было знать, может ли она доверять Лайаму? Ну, и потом был еще дом. Сюзанна рассчитывала, что он оставлен им с Мартином в совместное владение, поэтому дом придется продать, но, пока этого не произойдет, кому-то надо будет жить здесь и присматривать за ним. Она вовсе не хотела снова встречаться с Мартином, она боялась брата и знала, что теперь, когда рядом больше нет никого, кто мог бы увидеть и услышать его, он будет вести себя еще более мерзко.

А какую работу может найти она сама? У нее не было достаточной квалификации ни для чего, кроме ведения домашнего хозяйства. Она была настолько не уверена в себе, что почти согласилась с мнением Мартина о собственной персоне.

На похороны Мартин приехал снова. Не успели они закончиться, как брат сообщил ей о содержании завещания. Он зачитал его вслух, отлично зная, какую боль ей причиняет.

— «Своей дочери Сюзанне я оставляю сумму в две тысячи фунтов и свой армейский пистолет, — прочел он, потом оторвал взгляд от завещания и гнусно ухмыльнулся ей. — Своему любимому сыну Мартину, — продолжал он, и голос его поднялся на целую октаву от злобного торжества, — я завещаю остальное имущество. «Гнездовье», фамильный дом, со всем его содержимым. Мои сбережения, мои вклады и акции. Я надеюсь, что этим хотя бы в малой степени компенсирую то отчуждение, которое мог испытывать Мартин за прошедшие годы с моей стороны и со стороны своей матери. Мы оба очень любили его и очень гордились его успехами».