Все написано на его лице, когда он опирается руками на капот. Все, что мне нужно знать. Он напуган и сбит с толку так же, как и я. Несмотря на то, что от него несет алкоголем, у меня нет желания перечеркивать его будущее из-за одного его неверного решения. Одно неверное решение не характеризует никого из нас.
Грэм стоит у машины и оглядывается на меня с выражением болезненной благодарности. За мгновение до того, как меня снова накрывает тьма, я слышу его неохотный вздох. Его силуэт меркнет, когда я поддаюсь темноте, которая продолжает надвигаться, умоляя следовать за ней. Его лицо – последнее что я помню перед тем, как прихожу в сознание от запаха медикаментов в больничной палате.
Над головой ярко светят флуоресцентные лампы. Веки тяжелые. Внезапно, меня одолевает болезненная слабость, и приходится прикладывать усилия, чтобы держать веки открытыми. Они весят будто по сто фунтов каждое. Пытаюсь пошевелить левой рукой, к которой подключена капельница. Когда двигаюсь, трубочка натягивается, и руку пронзает мучительная боль.
— Солнышко, не пытайся двигаться. Ты знаешь, где находишься? — слышу, как спрашивает знакомый мягкий голос.
Поворачиваюсь, чтобы увидеть маму, сидящую на стуле рядом с кроватью.
— В больнице, мам. Меня сбила машина, — удается мне вымолвить сквозь осипшее горло.
От ломоты в теле в уголках глаз появляются слезы. Хоть ощущения немного слабее, чем в момент аварии, но они все еще напоминают о случившемся. Уверена, это лекарства в капельнице их притупляют.
Мама убирает с моего лица волосы, как делает всегда, когда я расстроена.
— Маленькая моя, попытайся расслабиться. Пойду, разыщу доктора. Он будет счастлив, что ты, наконец, пришла в себя.
«Наконец пришла в себя?»
— Какой сегодня день? — спрашиваю в замешательстве. У меня ощущение, что с момента аварии прошло всего несколько часов, но взглянув на лицо матери, понимаю, что это не так.
— Вторник. Ты то приходила в себя, то вновь теряла сознание с субботнего вечера, когда тебя доставили в больницу, — она похлопывает меня по ноге. — Солнышко, ты нас всех изрядно перепугала.
Я наблюдаю, как она покидает палату, а маятниковая дверь качается на петлях туда-сюда, открывая вид на коридор. Все чего мне хочется – закрыть глаза и заснуть. Возможно происходящее окажется всего лишь сном. Но я сильно сомневаюсь, что настолько удачлива.
Вздремнуть не удается: через несколько минут в палату входит молоденький доктор с сиделкой и мамой на хвосте. Сиделку, согласно бейджику, зовут Бренда, и выглядит она как сварливая старуха, которая явно пропустила знак, что ей пора на пенсию. У нее седые волосы, а постоянно нахмуренные густые брови совсем выцвели. Доктор кажется слишком молодым для самостоятельной практики, но, когда он проверяет мою карту и осматривает изломанное тело, чувствую облегчение. Он дружелюбен и это успокаивает меня в тот самый момент, когда паника легко могла накрыть с головой. Он успокаивающе улыбается, пока бегло просматривает записи и делает новые. Надеюсь, определяет дату выписки. Я готова ехать домой.
Доктор садится на крутящийся стул рядом с кроватью.
— Кеннеди, я доктор Уилсон. Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, светя мне в глаза маленьким фонариком.
— Разбитой, — отвечаю я, поудобнее устраиваясь на кровати.
Он посмеивается.
— Точно, именно так ты и должна себя чувствовать. Голова болит?
— Немного пульсирует. Сильнее беспокоит нога, — опускаю взгляд на возвышающуюся на подушках ногу, укрытую стандартным шерстяным больничным одеялом. Приподняв его, вижу гипс.
— При столкновении с машиной ты сильно ударилась головой. Мы провели несколько обследований, и, похоже, у тебя образовался сильный отек. Это объясняет, почему ты несколько дней не приходила в сознание. Тебе удалось ненадолго очнуться, поэтому стало известно об аварии. Но вскоре после этого ты снова потеряла сознание, — доктор Уилсон улыбается, утешая меня.
Чувствуется, что ему легко удается найти подход к пациентам.
— Что касается твоей ноги – какое-то время она будет болеть. Повреждение довольно сильное. Так что, скорее всего, понадобится время, прежде чем нога придет в норму.
Доктор похлопывает меня по руке, чтобы успокоить, и выходит из палаты, как только дает сварливой Бренде распоряжение немного увеличить дозу обезболивающего.
Мама подходит к кровати и осторожно присаживается на краешек, стараясь не зацепить и не потянуть ни один из прицепленных ко мне проводов.
— С тобой хочет поговорить детектив, — объясняет она успокаивающим голосом. Я узнаю его за километр. Этот тон она использует только в самых безнадежных ситуациях.
Раздается стук в дверь, и мама кричит, что можно заходить. Входит высокий мужчина в полицейской форме. У него темные волосы и приветливые карие глаза, внимательно осматривающие комнату. Очевидно, он оценивает всех присутствующих.
— Кеннеди Конрад, я детектив Джонсон. Веду твое дело. Могу я задать несколько вопросов об аварии?
Он стоит в дверном проходе в ожидании моего ответа. Бренда быстро выходит, оставляя нас одних. Я не готова к разговору о случившемся. Хотелось верить, что у меня будет время прийти в себя, но на деле выходит иначе.
— Конечно, — выдавливаю из себя улыбку.
Я знаю, зачем он здесь и что ищет, но придется его разочаровать: мне нечего ему сказать.
— Ты помнишь, что произошло поздним вечером в субботу? — спрашивает детектив Джонсон, усаживаясь на стул возле кровати.
— Немного. Я вылезла из дома через окно: не хотела больше слышать, как ругаются родители, — с сочувствием быстро улыбаюсь маме, а затем поворачиваюсь к детективу. — Отправилась прогуляться. Спустилась по дороге недалеко от дома. Было темно, так что я не видела машину до тех пор, пока не стало слишком поздно. В том месте есть небольшой холм, из-за которого не видно встречный транспорт.
— Возможно, ты помнишь что-нибудь о машине? Был ли за рулем мужчина или женщина, цвет, марку или модель? Что-нибудь, что могло бы помочь в расследовании, — он пытается вытянуть хоть какую-то мелочь.
Мама смотрит на меня с состраданием во взгляде. Узнаю и это выражение. Оно означает, что мама не может понять, как такое могло случиться с ее маленькой девочкой.
— Мне жаль, но я ничего не помню, — выдавливаю из себя ложь.
Мама держит меня за руку, стараясь поддержать. Я не намерена рассказывать им то, что знаю.
— Солнышко, ты ничего не помнишь? — голос матери полон беспокойства. Она встает и начинает шагать по комнате.
— Совсем ничего, — снова вру.
Чувствую себя обессиленной, и мама замечает мое состояние. Она вежливо просит детектива Джонсона уйти и обещает, что мы свяжемся с ним, если я что-нибудь вспомню. Он уверяет маму, что они сделают все возможное, чтобы найти человека, виновного в несчастном случае, произошедшем со мной.
Когда мама увлеченно листает журнал «Дом и Сад», и я сижу в тишине, мои мысли возвращаются к Грэму. Несчастный случай – именно так называется то, что со мной произошло. Все так говорят. Вот что это было – случай. Никто не рассматривает ситуацию с другой стороны. Оказаться сбитой машиной – это случай, но человек за рулем, который оставил меня на дороге – для всех уже не просто случай. Они считают, что водитель проявил преступную халатность. Но на самом деле все не так. Несмотря на то, что Грэм был пьян, именно я оказалась тем человеком, который подтолкнул его к тому, чтобы оставить меня одну. Я практически умоляла его.
Почему ему было не послушаться меня? Я дала ему шанс избежать тюрьмы, и он с благодарностью им воспользовался. А кто поступил бы иначе?
Глава 8
Грэм
Четыре дня.
Гребанных четыре дня!
Самые долгие четыре дня в моей чертовой жизни.
Они тянулись бесконечно: когда я смотрел на стрелки часов, казалось, что они еле двигаются. Знаю, что дальше будет только хуже. Выйти из дома мешают муки совести. Каждый раз, когда собираюсь на улицу, чувствую такой стыд, что это чувство загоняет меня обратно в уединение комнаты. Я оказался не способен покинуть дом, словно ничего не случилось, словно жизнь осталась такой же какой и была. Кеннеди лежала на больничной койке… поломанная.