В этом царстве мысль становится реальностью, если иметь силу воли, достаточную, чтобы вызвать нечто из ничто варпа. Если смертный чего-то жаждет, варп зачастую дает ему это, хотя лишь в редких случаях не просит заплатить нежданную и непомерную цену.

После того как слабейшие покончили с собой, будучи не в силах совладать с собственным взбунтовавшимся воображением, на хаосе обломков начала возводиться иерархия экипажа. В сводчатых залах «Тлалока» общество вскоре перестроилось по принципу деспотичной меритократии. Те, кто был мне наиболее полезен, возвышались над теми, кто не был. Вот так просто.

Многие в экипаже были людьми, захваченными в рабство во время набегов в ходе войн легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше — звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сорциариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева, сопровождавшего ритуальные схватки. Они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, медленно, со скрежетом открывающихся в режиме энергосбережения. Два часа трясущихся подъемных платформ. Два часа темных коридоров и песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока, все хищное тело «Тлалока» натужно скрипело и по нему проходила дрожь.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса — голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица исчезала во мраке и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, незримые связывающие нас узы чуть ощутимо дрожали.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное удовлетворение. Они были надежными и верными спутниками, пускай и неважными собеседниками.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно слышу ответ. Я гадал, как расценили бы мое поведение еще способные дышать сородичи на Сорциариусе и страдает ли кто-либо еще из братьев подобной слабостью.

Чем дальше мы уходили в глубь корабля, тем меньше он напоминал овеянную скорбью крепость и тем сильнее — трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди — все более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за постоянного зуда их мыслей рядом с ними неприятно было находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь, живя и умирая рабами непонятных им господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Во время большей части наших набегов мы просто охотились на рабов, чтобы пополнить ряды неквалифицированной рабочей силы. Раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до просторных, связанных между собой помещений Внешнего Ядра, вокруг появилось некое подобие порядка. Громадные залы были заполнены сервиторами и облаченными в рясы культистами Бога-Машины. Все они суетились вокруг лязгающей машинерии, выстроившейся вдоль стен, прикрепленной к потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Здесь нам предстал обнаженный мозг «Тлалока», с венами из композитных кабелей и витых проводов и плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части не обращали внимания на появление своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет их трепета перед Омниссией, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Машинном Культе.

Лишь немногие выражали искреннее почтение, приветствуя командира корабля. Однако их уважение не имело для меня значения. Меня не заботили и те, кому его недоставало. В отличие от неквалифицированных людей-чернорабочих, также влачивших жизнь без солнца в чреве корабля, у этих жрецов были более неотложные обязанности. Им некогда было простираться ниц перед владыкой, уделяющим им очень мало внимания. Я позволял им спокойно трудиться, а они отвечали мне таким же вежливым равнодушием.

В каждом зале над сгорбленными жрецами и шаркающими сервиторами высились несколько роботов-часовых: человекоподобных кибернетических воинов типов «Таллакси» и «Бахарат». Все они стояли неподвижно, свесив головы и опустив оружие. Как и сервиторы, неактивные роботы не замечали нашего перехода из Внешнего Ядра во Внутреннее.

Внутреннее Ядро представляло собой один отсек, отрезанный от остального корабля серией герметичных люков. Туда имели доступ лишь высшие чины экипажа. Автоматические лазерные турели неохотно ожили, со скрипом выдвинувшись из гнезд в стенах и отслеживая наше приближение по подвесной палубе. Я сомневался, что энергии для стрельбы хватит больше чем половине из них, — однако зримое доказательство того, что управляющий «Тлалоком» машинный дух все еще придерживается определенных стандартов, ободряло.

Вход во Внутреннее Ядро отличался вычурной отделкой, почти как дворцовые врата. Сами двери представляли собой огромные плиты темного металла, на которых были выгравированы свивающиеся тела просперских змей. Змеи высоко держали гребнистые головы и широко раскрывали пасти, чтобы пожрать двойное светило.

Единственным стражем здесь был еще один автомат «Бахарат»: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, вооруженные наплечными роторными пушками. В отличие от тех, что были во Внешнем Ядре, этот оставался активен. Из сочленений доспеха все еще доносился шум поршней, а оружейные установки гудели от заряда.

Безликое забрало киборга равнодушно и оценивающе уставилось на меня, после чего массивные железные лапы машины сделали шаг в сторону. Робот не заговорил. Здесь почти никто не говорил. Все общались при помощи пакетов шифрованного машинного кода.

Я прижал руку к одной из огромных скульптур — ладонь накрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи — и направил сквозь запертые врата мгновенный мысленный импульс.

«Я здесь».

Под нестройный хор лязгающих засовов и дребезжащих механизмов первая из семи переборок с натугой начала открываться.

Машинный дух — воплощение важнейшего из союзов: прямой связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов марсианского Механикум — того более чистого и достойного института, что предшествовал закосневшему Адептус Механикус, — нет формы существования священнее, чем это божественное слияние.

Тем не менее большинство машинных духов — примитивные и ограниченные создания. Их производят из разномастных биологических компонентов, сохраняющих подобие жизни с помощью химических растворов, а затем подчиняют системам, с которыми им придется вечно работать по воле загруженных программ. В империи, где искусственный интеллект является верхом ереси, создание машинных духов сохраняет в ядре любого автоматизированного процесса живую человеческую душу.

Вершиной этой технологии обычно считаются боевые машины легионов космодесанта и культов Марса, которые позволяют воинам после увечья и смерти продолжать сражаться внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. Ступенью ниже находятся вспомогательные системы целенаведения боевых танков и десантно-штурмовых челноков, а сразу за ними следуют второстепенные когнитивные устройства боевых кораблей размером с Хорусод, бороздящих пустоту.