— Костыли-то где?

Костылей в руках у Григория не было. Костыли лежали в нескольких шагах. Он и не заметил, как отбросил их. Как же ему удалось перемахнуть такое расстояние без костылей? Будто внезапно подувшим ветром приподняло и кинуло к дому. Что это был за ветер?

Он раскинул руки, робко сделал шаг. Сейчас получилось хуже. Сейчас он думал о том, как бы сделать этот шаг. Тогда он не думал.

С маяка вернулся дядя Илья. Ему с двух сторон жужжали в уши, показывая на кучу камней и щебня у двери и на Григория без костылей. Да, он ходил без костылей вокруг широковетвистого платана еще неуверенно, короткими шажками.

У платана к тому времени собрался целый табор. Место это было наиболее безопасное, потому что строения стояли поодаль. Люди так и заночевали здесь — на одеялах, тюфяках, просто на траве.

Земля успокаивалась постепенно. Толчки еще повторялись, но раз от разу слабея.

Будто кто-то, озорничая, подползал тайком, хватал в темноте за край тюфяка, тянул к себе, потом медленно отпускал. Хотелось крикнуть: «Эй ты! Хватит! Кончай баловаться!»

Рядом с Григорием вздыхали, стонали, охали во сне взрослые. Зато маленькие дети спали неслышно — вероятно, очень устали от плача…

Прибой все еще беспорядочно и тяжело бьет о берег. Море до самых своих недр растревожено землетрясением.

Не заснуть Григорию!

Нет, но что же это случилось с ним? Почему он отбросил костыли?

Всю осень и зиму его лечили в больнице, мучили процедурами, пичкали лекарствами, и он не мог отбросить костыли. А тут вдруг взял да и отбросил! За ненадобностью отшвырнул прочь и пошел. Нет, побежал! Забыв о костылях, стремглав кинулся на выручку к тете Паше!

Это же чудо произошло с ним! Иначе и не назовешь — чудо!

Но, может быть, утраченное умение ходить без костылей вернулось лишь на короткое время, всего на несколько минут?

Обеспокоенный Григорий встал на ноги. Проверяя себя, сделал шажок, остановился. Получилось! Не очень хорошо, но получилось.

Он повторил опыт.

Колени дрожат, спина болит, мускулы рук напряглись, ища привычную опору. Но это ничего. Готов вытерпеть любую боль, лишь бы ходить, как все

— без костылей!

И Григорий упрямо возобновляет свои попытки, медленно, очень медленно двигаясь по кругу, обходя дозором широковетвистый платан и спящих у платана вповалку людей, словно бы охраняя их тревожный, прерывистый сон…

Мне бы, признаться, хотелось сразу перейти от сентября 1927 года к октябрю 1944-го, иначе говоря, с мыса Федора, где мало-помалу утихает землетрясение, перебросить вас рывком на Дунай, который содрогается от взрывов донных и якорных мин.

Но тогда многое важное останется недосказанным.

Почему именно во время землетрясения Григорий отбросил костыли? Вот что вам обязательно нужно понять!

Конечно, Иван Сергеевич немедленно же заинтересовался этим «чудом». Он стал заниматься с Григорием лечебной гимнастикой, разработанной по особому методу.

Врач и пациент проявили удивительную настойчивость, не ослабляли ни на один день своих объединенных усилий.

Но это и понятно. Григорий страстно хотел выздороветь, чтобы стать моряком! Манящая цель была перед ним.

И длилось это, заметьте, годы, долгие годы, все то время, в течение которого Григорий, по-прежнему живя на маяке, заканчивал среднюю школу в соседнем поселке.

Полтора-два часа в день проводил он в больнице, где под наблюдением Ивана Сергеевича педантично отрабатывал ходьбу, бег, прыжки, махи, повороты, будто готовясь к отборочным спортивным соревнованиям. Даже во сне мускулы его не могли забыть об этом — так уставали к ночи. Григорию снилось, что он бегает, прыгает, сгибается и разгибается, а рядом стоит неизменный Иван Сергеевич в белом халате и держит хронометр в руке.

Тусю бы еще сюда! Пусть бы тихохонько сидела себе в сторонке и неотрывно смотрела на него исподлобья своими сумрачными зеленовато-серыми глазами, а потом небрежно уронила бы что-нибудь одобрительное. Наконец-то! Она так редко его хвалила.

Но он не дождался ее похвалы. Туся не приехала на мыс Федора, как обещала. Ни «будущим летом» не приехала, ни во все последующие за тем годы. Просто удивительным образом исчезла, без следа растворилась в этом необъятном и непонятном мире.

И только на единственное его письмо она ответила, на первое, в котором он описывал землетрясение. А потом уж и на письма перестала отвечать. И они, одно за другим, начали печально возвращаться обратно.

Иван Сергеевич по собственной инициативе послал запрос в Харьков, на почту. Оттуда ему сообщили, что письма возвращены «за выбытием адресата».

Но куда выбыл адресат? Почему? Когда?..

Григорий очень тяжело переживал то, что Туся забыла его. В это было трудно поверить, не правда ли? На нее было совершенно непохоже. А он-то считал, что она — верный, непоколебимый друг и в горе, и в радости, друг, не способный нарушить данное обещание!

И все же, представьте, ему было легче думать о ней именно так. Забыла? Да, забыла. Но жива! По какой-то непонятной причине ушла из его жизни, однако иначе, чем ушел Володька…

Ни с кем — ни с Иваном Сергеевичем, ни с тетей Пашей, ни с дядей Ильей

— не делился Григорий своими переживаниями. Где-то он вычитал недавно: «Мужчина должен нести свое горе молча и в одиночку». Ну что ж! Это было правильно: молча и в одиночку…

Наступил наконец долгожданный день, когда Григорий в праздничном своем, тщательно Отутюженном тетей Пашей костюме стоит у притолоки двери в кабинет Ивана Сергеевича, а тот, прохаживаясь взад и вперед несколько быстрее, чем обычно, говорит ему:

— А я и не волнуюсь! Откуда ты взял, что я волнуюсь? Уверен в твоем успехе ничуть не меньше тебя, даже больше. Ты пройдешь медицинскую комиссию и будешь по физическим данным своим допущен к испытаниям в военно-морское училище.

— Исключительно благодаря вам, — почтительно вставляет Григорий.

— Отнюдь не исключительно! Лишь отчасти. Я же объяснял много раз: как ни странно, главным образом тебе помогло землетрясение. Ну а теперь беги! Не опоздай на севастопольский автобус. И помни: вечером по пути домой обязательно зайди ко мне. Как бы поздно это ни было! Я буду ждать, понял? Хотя, повторяю, я ни капельки за тебя не волнуюсь.

По лестнице простучали быстрые шаги, гибкая юношеская фигура, мелькнув под окном, скрылась за воротами больницы.

Конечно, Ивану Сергеевичу очень хотелось вместе с ним поехать в Севастополь. Но тогда бы, вероятно, он больше волновался. Пока что мальчик держится молодцом. Верный признак: не вставляет в русскую речь украинские слова — значит, держится! Да и было бы неудобно перед севастопольскими врачами. Кое-кто, пожалуй, истолковал бы приезд Ивана Сергеевича как навязчивость, бестактность, стремление использовать авторитет своего имени. Нет уж, пусть мнение его коллег будет абсолютно беспристрастным!

Годен или не годен? Вот как стоит вопрос!

К сожалению, кое-что было упущено с самого начала. В больнице Григория, несомненно, передержали на костылях. Фигурально выражаясь: пеленали, кутали, по-бабьи парили в рукаве!

И вдруг на маяке во время землетрясения его встряхнула сама земля. Буквально встряхнула!

Последствия одной встряски, у Балаклавы, Григорий вышиб с помощью другой — на мысе Федора. У него же не было никаких необратимых явлений. И физических увечий никаких. Время шло, следы контузии исчезали. В какой-то мере он был подготовлен к тому, чтобы отбросить костыли. Не хватало лишь толчка. И вот он, толчок! Да нет, какой там толчок! Настоящий взрыв психической энергии! Раньше энергия была задавлена, зажата где-то в недрах его существа, и вот…

Причем, что важно, обошлось без чудотворца! Никто во время землетрясения не простирал к Григорию руки, не возглашал: «Восстань, иди!» Он сам отбросил костыли, без приказания. Вернее, повинуясь внутреннему властному приказу — помочь человеку!