- Серьёзно? Ну, так сообщи им по рации.

- Я пыталась, они меня не слушают! Сначала этот сержант слишком долго пялился на бомбу в багажнике, а теперь слишком долго ищет систему запуска в салоне. И под машиной и даже на ней смотрел! Только под капотом он так и не посмотрел! Система там!

- Откуда ты знаешь?

- В одном фильме видела.

- Ты что, серьёзно? - скривился Мэтт. Пережёвывая свой язык, я одарила парня молчаливым косым взглядом.

- Что там? - после шиканья раздался голос Карен в рации. - У нашей психованной опять психоз?

- Уж чья бы корова мычала, - бросила я, слегка толкнув Мэтта и следуя своим курсом.

- Она пошла к машине, - отчитался устало Эванс своей благоверной.

- Пусть идёт, - отмахнулась Карен. - Она, походу, в воде не тонет и в огне не горит... - издевнулась она надо мной. Я хмыкнула, слыша её через рацию Эванса, но не став включать свою и отвечать. Ребята уже привыкли не только к тому, что после смерти мужа я стала более самостоятельной, смелой и рискованной, но и к тому, что мой кулон в купе с моей самоотверженностью действительно приносит мне удачу. И порой даже лучше оставить меня в покое - отправить в пылающий ад одну да просто дождаться моего возвращения, чем увязаться за мной и получить несколько серьёзных ранений.

Я прошла к машине, багажник которой был забит несколькими боеголовками, связанными между собой проводами, которые вели вовнутрь машины. Там сейчас и находился сержант, пытаясь отыскать систему запуска. Когда я подошла к машине, он из неё выскочил, видимо, ему по рации сообщили о моём приближении.

- Что Вы делаете?! - ошалел он.

Я сняла с него наушники, повесив их на свою шею.

- Покиньте зону риска, сержант, - сказала я, проследовав к капоту автомобиля. Он погнался за мной:

- Вы в своём уме? Вы без специального снаряжения!

Приостановившись на полпути, я поспешила напомнить сержанту:

- Я выше Вас по званию, мастер-сержант.

Брови мужчины изогнулись и он умолк.

- Так что покиньте зону риска - это приказ, - не став дожидаться его ответной реакции, я прошла к капоту автомобиля, открыла его и приступила к визуальному изучению содержимого. Не видя сержанта, я слышала, как он ненадолго замешкался, но, в конце концов, решил, что приказ есть приказ, и покинул зону риска. Довольно скоро я обнаружила несколько припрятанных проводков, отличающихся от прочих. И проведя по ним пальцами, нащупала квадратную коробку с рычажком. - Вот оно, - констатировала я шёпотом, неспешно вытаскивая коробку. От неё простирались провода, ведущие внутрь машины, под руль. Взяв кусачки, я выдохнула, прежде чем перекусить провод. Как только я это сделала, что-то пшикнуло под движком, затем из-под руля повалил едкий дым. Ещё одна бомба! Чёрт! Она уже была активирована, и мне ничего не оставалось делать, как бежать. Я успела отвалить от машины на несколько метров, прежде чем меня снесло намного дальше взрывной волной. Огнём опалило всю спину, буквально-таки зажарив бронежилет, отчего он приклеился к моей коже и запёк её. Не знаю, что было раньше - потеря сознания-кома-смерть или же приземление...

Не хотела бы помнить, да помню каждый мерзкий день, каждую отвратительную минуту каждого часа... после гибели мужа. Чёрное, омерзительное время! Я помню, как накануне похорон видела его... вопреки всем запретам и тому, что гроб просто обязан быть закрытым. Помню, как могла свободно плакать в морге, ведь мы были там с ним одни. Касаясь его безымянного пальца, я чувствовала контуры татуировки, и в памяти всплыли воспоминания о том дне, когда мы их набили. Потом были похороны - меня на них отпустили, всё было официально, по военным меркам. Мне вручили флаг как его жене. Там были преподаватели Центра, мои родители, друзья и сослуживцы Уилла. Но я ни с кем не разговаривала, даже не принимала соболезнования, потому что я бы не выдержала тогда! Если бы я подошла к маме, обняла б её, то заревела бы навзрыд. Я не могла себе этого позволить. Ведь я - воин. Поэтому я тихо плакала, скрывая лицо за большими чёрными очками. Тони и мои родители понимали. Они даже и не подходили ко мне, глядя с болью и состраданием. После похорон я изменилась - этот день позволил мне узнать себя с той стороны, с какой я сама себя не знала. В этот день я поняла, что способна быть чертовски сильной. Я помню нескончаемую едкую боль в груди. Я помню отчаяние. Помню тоску... невыносимую тоску по нему, родному, любимому. Я помню, как пыталась воскресить его даже, многократно проводила спиритические сеансы, вызывая его хоть на разговор. Но он не появился. Я помню, что плакала по ночам, каждую ночь. Но я помню, что делала это лишь наедине с собой. Я больше не позволяла себе расклеиться на людях. Никогда! Только по ночам, лишь наедине с собой я могла быть слабой, я могла лить слёзы. Но утром я заставляла себя встать и идти работать. Мне нужна была работа! Мне нужно было делать что-то! Я даже была готова работать круглосуточно. И, как только у меня выпадал шанс, я пахала как конь! Я лезла на рожон, но не слепо, а смело, и в этом был толк. Я обезвреживала бомбы без специального снаряжения, проникала в лагерь врагов с целью освободить заложников в майке и с автоматом. Не гнушалась шататься по минному полю, угоняла машины талибов, стреляла в ноги заложников, чтобы ошарашить террориста. Я вовсе не пыталась покончить с собой, я просто не боялась выполнять задания любого риска. Я мечтала забыться, не хотела расклеиться, я хотела быть воином! Я хотела приносить пользу, делать свою работу, смотреть в глаза смерти и не бояться её, но и в то же время не надеясь погибнуть. И пусть не все мои действия увенчались успехом для меня, мне всё же удавалось спасать чужие жизни. Благодаря мне бомбы обезвреживались, заложники освобождались, враги умирали. Хоть и та самая бомба взорвалась - никто не погиб, кроме меня. А ведь если бы сержант заглянул под капот и также - не разобрался бы в сложном механизме, то он бы погиб. И пусть меня считали безбашенный совсем, в моей работе был прок, и мне даже присвоили звание младшего лейтенанта. А потом отпустили в мир, от которого я давно отвыкла...

Январь 2010 года...

Я сижу в людном кафе напротив окна. На улице светит солнце, и люди такие счастливые бродят за стеклом все в заботах. Я наблюдаю за жизнью за окном, не проявляя абсолютно никакого интереса. Мир вокруг совсем не красочный, он настолько скучный, что я перестала обращать внимание на людей, с которыми разговариваю, на интерьер, перестала смотреть на часы и в календарь. Довольно часто я оказываюсь где-то и не помню, как здесь оказалась. Так и сейчас, я не знаю, что здесь делаю и какое сегодня число. Вроде январь. Если постараться, то я вспомню, но у меня нет желания, мне не интересно. Почему? Наверно, потому что я отвыкла от мирной жизни. Война - самое ужасное изобретение человечества. Война - это баланс жизни, противовес прекрасному. На войнах раскрывается тёмная человеческая суть; там нескончаемые крики, взрывы и стрельба. Кровь и смерть. Разрушение в чистом виде. Хаос и больше ничего. Но там всё предельно ясно: беги, стреляй, попытайся спасти кого-то, постарайся не сдохнуть сам. Вот и вся задача. За чертой того мира всё куда сложнее. Уилл был прав... самое ужасное в войне то, что она когда-нибудь заканчивается. Тебя вдруг отпускают в иной мир - в мир технологий и мягких диванов, а ты просто не знаешь, как жить дальше. Ты не умеешь, ты совсем не знаешь правил этой игры, не помнишь их. Война забрала не только жизнь моего мужа, она пленила мою душу...

- Милая? - окликнул меня мужской голос. Тот голос не сразу обрёл чёткость для меня. Я моргнула, переводя взгляд от окна на того, кто сидит передо мной за столом. Да точно, папа пригласил меня в кафе. Передо мной стоит тарелка с каким-то замысловатым десертом и фруктовый коктейль, но я это не пробовала, в то время как папа уже съел половину своего заказа. Он вздохнул, приблизившись ко мне по столу. - Послушай... - говорил не особенно уверенно, опасаясь моей реакции. Будто бы я способна его застрелить за слова, тоже мне. - Может быть, тебе... эм, стоит обратиться за психологической поддержкой?