— Вокруг одни красавцы, — с ходу пожаловалась она Панишеро, — а они, как известно, заботятся только о себе. А кто же позаботится об одинокой девушке?
— Я, — сообщил ей карлик незамедлительно. — Я, купец Панишеро.
— Какое счастье, — с облегчением вздохнула Соня. — Я уж думала, что никогда не найду крепкой мужской руки, на кою смогу опереться.
— Вот она! — Панишеро протянул девушке руку. — Скажи мне, как тебя зовут, и я вручу тебе ее на некоторое время.
— Почему ж только на некоторое время? — удивилась та. — Твоей рукой я хочу владеть вечно.
— Вечно не получится — я женат. Но на половину луны вполне можешь рассчитывать. Так как же тебя зовут, красавица?
— Рыжая Соня, — мрачно буркнула она в ответ.
Только к ночи они появились в великолепном доме, ранее принадлежавшем сотнику городской стражи.
Панишеро накачался дорогим вином Толстяка Донно так, что левая ножка его, бывшая немного короче правой, ослабла в колене и все время подворачивалась. Карлик, само собой, норовил упасть прямо на Соню, но девушка была начеку: она незаметно отклонялась в сторону, а после с удовлетворением наблюдала, как коринфиец падает на землю и барахтается, не в силах подняться, пока она не соизволит взять его за шиворот и поставить на ноги…
Утратив устойчивость, купец тем не менее сохранил четкость мысли. Он подробно описал спутнице дорогу к дому и сам дом, поведал о цели прибытия из Коринфии в Туран и даже развлек девушку милой историей о своем дедушке, который был настоящим великаном, а после ссоры с одним злокозненным колдуном стал карликом.
Соня усомнилась в правдивости сего рассказа, и, как выяснилось потом, не напрасно. Панишеро оказался величайшим лгуном на свете. Из десяти его слов девять с половиной были наглой ложью, и только наипоследний глупец умудрился бы ему поверить.
В доме, изнутри обставленном с утомляющей роскошью, Панишеро усадил гостью за стол и засыпал байками о своей многочисленной родне, сплошь состоящей из великанов. И только после полуночи, заметив наконец, что девушка устала, он всучил ей кубок с вином и проворно посеменил в свои покои, дабы подготовиться к любовным утехам.
Рыжая Соня слыхала, что в Коринфии принято предаваться любви в халате и в туфлях. Этот странный обычай сейчас был ей только на руку: пока карлик облачался в подобающий случаю наряд, она намеревалась обшарить зал. Однако Панишеро вернулся на удивление быстро — Соня не успела даже подойти к большому ларцу у зеркала
— Вот и я! — обрадовал ее он. — Ну пойдем же скорее со мной, моя милая!
Соня обозрела его с нескрываемым отвращением. Халат на карлике был парчовый, яркого красного цвета, кокетливо распахнутый на горбатой груди; расшитые золотом туфли с виду напоминали копыта…
— Что ж, пойдем, — усмехнулась она. Счастливый карлик, подпрыгивая и напевая, устремился в коридор. Соня шла за ним, напряженно раздумывая, где же все-таки отыскать кольцо Эгидея. Ясно, что хитрый купец не стал бы прятать его в огромных сундуках с товаром, что стояли у входа в зал и охранялись всего одним сторожем. Скорее всего, Панишеро укрыл сокровище в своих покоях…
Как раз в этот момент они вошли в его комнату.
Девушка равнодушно оглядела богатое убранство, затем присела на край огромной кровати. Она намеревалась осторожно выспросить у пьяного Панишеро про кольцо Эгидея, а потом уже действовать по обстоятельствам. Можно было просто прикончить коринфийца и уйти — вместе их видели только в «Золотом льве», так что Соня ничем не рисковала. Однако убийство ради обладания какой-либо вещью или имуществом ей всегда претило. Вот если бы Панишеро согласился на честный бой… Девушка с сомнением глянула на подпрыгивающего у зеркала карлика, вздохнула и покачала головой: нет, он ни за что не будет с ней драться. Да и сама она тоже не станет связываться с таким малюткой…
— Моя бабушка была красавицей, — вдруг сообщил ей Панишеро.
— Ты говорил, она была великаншей.
— Это дедушка был великаном, а бабушка — красавицей.
Соня не стала спорить. Потомок красавицы и пеликана, как ни странно, ее почти не раздражал. Во всяком случае, Амирес вызывал куда более неприятные чувства…
Разбежавшись, Панишеро запрыгнул на кропать и испустил дикий вопль, предвкушая всю сладость предстоящих любовных утех. Девушка слегка отодвинулась, задумчиво глядя на свое отражение в большом, от пола до потолка, серебряном зеркале. Внезапно она насторожилась. В красивых серых глазах ее вспыхнуло удивление, потом радость, а губы дрогнули, расплываясь в довольной улыбке.
— Как ты мне нравишься, — ласково сказала она карлику.
Соня не лукавила. В сей момент Панишеро ей действительно нравился, ибо в зеркале она разглядела на толстом мизинце его левой руки прекрасное золотое кольцо, которое тотчас узнала по описанию Амиреса. О такой удаче она и не мечтала: не нужно убивать купца и затем рыться в его сундуках — стоит только прижать на миг его руку к сердцу и ловко стянуть с пальца кольцо.
— Можно, я прижму к груди твою руку? — вежливо спросила Соня.
Панишеро понимающе хмыкнул.
— Можно, — великодушно разрешил он и протянул девушке руку — увы, правую, на которой не было кольца Эгидея.
Соня сделала было вид, что не заметила жест Панишеро, и потянулась к его левой руке, но тот сразу убрал ее за спину. Тогда девушка решила действовать иначе.
— Да что рука! — воскликнула она, с трудом поборов желание стукнуть коринфийца головой об стену. — Я с удовольствием обниму тебя всего!
Карлик радостно захохотал и кинулся было к девушке, но она оттолкнула его.
— Только не сейчас. Панишеро обиженно засопел.
— Сначала расскажи мне что-нибудь еще… Твой голос завораживает… Наверное, ты волшебник…
Эти слова Соня произнесла влюбленным шепотом, молясь всем богам, чтобы не взорваться от смеха. Но карлику и в голову не пришло усомниться в ее искренности. Он никогда не сомневался в своей удивительной власти над женщинами. Ему даже не приходило в голову, что их может привлекать в нем нечто иное, нежели красота и мужская сила…
С сожалением отодвинувшись от девушки, Панишеро взял с ночного столика чашу с вином, отпил глоток и занудливо начал вещать:
— Один мой прадедушка — великан Гудилла…
Однако Соня вовсе не собиралась снова выслушивать россказни о великанах. Наполнив взор нежностью, она тихо и ласково сказала:
— Не говори мне о дедушке, прошу. Расскажи лучше об этом колечке, что так мило посверкивает на твоем мизинце…
Карлик подозрительно посмотрел на гостью, потом перевел взгляд на кольцо Эгидея.
— Может, сначала мы будем любить друг друга? — неумеренно спросил он.
— Ну уж нет, — отказалась Соня. — Я не могу этим заниматься, не послушав интересной истории. Такова моя привычка.
— Но я же рассказывал тебе о…
— Панишеро! О великанах я уже знаю все! Прошу тебя, поведай мне об этом колечке…
— Ладно, — согласился покладистый карлик. — Только… Только странно все это. Другие девушки мечтали о том, чтоб я их приласкал, а ты…
Соне надоел этот спор.
— Я не такая, как другие! Разве ты этого еще не понял?
Карлик вздохнул. Верно. Таких красивых и таких колючих девушек он еще не встречал. По отдельности — или красивую, или колючую — да, сколько угодно… Мельком он подумал, что проще было бы немедленно расстаться с Рыжей Солей, однако где он найдет сейчас другую?..
— Моя восставшая плоть… — робко начал он, надеясь привлечь все же внимание этой особы к более интересным вещам, нежели рассказ о кольце Эгидея, но сразу замолчал, наткнувшись на уничтожающий взгляд гостьи. — Не сердись, я на начинаю свой рассказ. Посмотри на мои руки — на восьми пальцах ты видишь перстни и кольца…
— У тебя десять пальцев, — удивленно перебила девушка.
— Да, но перстни и кольца лишь на восьми, — усмехнулся карлик. Вот теперь он совершенно при шел в себя, когда понял, что девица столь же глупа, как все остальные. О боги! И они еще хотят сравниться с мужчинами! Приосанившись, Панишеро продолжал — теперь уже не робко, с долей опаски и почтения, а снисходительно: — Знаешь, сколько стоит вот этот перстень с рубином? Чуть меньше, чем весь «Золотой лев» вместе со слугами и хозяином. А это тонкое, изящное кольцо, сплетенное из нити чистого золота, куплено мною за целый воз моего отборного вина… Вот еще перстень… О, он не так прост, как кажется на первый взгляд! Ранее он принадлежал одному бритунскому колдуну, а после его смерти — лет так триста назад — достался моему предку…
