— Что почему?

— Почему ты прилетел, будучи так уверен, что я кого-то люблю, кроме тебя?

Василис внимательно посмотрел на неё и твердым голосом произнес:

— Скажи честно, что это не так, и я поверю.

Она смотрела в его ясные глаза, и у неё не было сил соврать, и потому она опустила голову и тихо произнесла:

— Ты прав, прости.

— Ну что же, значит не судьба, значит, я ошибся в твоих чувствах. Пусть счастье улыбнется хотя бы одному из нас, — он дотронулся до её руки и решительным шагом направился из комнаты, прошел по коридору и, надев пальто, вышел из квартиры.

Маша тяжело опустилась на кровать и горько зарыдала.

Прошло три дня. Василис на следующий день после разговора, улетел обратно в Афины, а она осталась в Москве. Разговор с матерью не получился. Точнее он состоялся, но ни к чему хорошему не привел. Наоборот, он впервые за много лет их взаимоотношений, отдалил их друг от друга. Сидя за столом в кабинете отца, она утирала глаза платком, перебирая в памяти разговор с матерью, который состоялся накануне.

Сразу после ухода Василиса, Мария Андреевна показалась из-за двери своей комнаты.

— Он уехал?

— Да, — обреченно произнесла Маша.

— Этого следовало ожидать.

— Возможно.

— Думаю, что ты сама во всем виновата. И винить его за это не вправе.

— А я никого не виню.

— Так ли?

— Мама, я знаю, что ты хочешь сказать, что я дура, что поступаю, не просто глупо, а безрассудно. Ну и пусть. Ведь я люблю его, понимаешь, люблю. И мне наплевать, что всё катится под откос, куда угодно. Слышишь меня? — Маша не замечала, как усиливался её голос.

Мария Андреевна стояла, прислонившись к косяку, и молча смотрела на дочь. Её сердце наполнилось болью из-за переживаний за неё, но она понимала, что ничем помочь, этой взрослой женщине, которая оставалась для неё вечно маленькой девочкой, она уже не могла, даже при всём своем желании. Она выросла, и в своих поступках, мнение матери было для неё всего лишь высказыванием близкого и родного человека. Повлиять на решения, которые она принимала, она была не в силах. Она знала это, и потому ей было так тяжело, ведь боль и волнение за её судьбу, оставались при ней.

— Ты что молчишь? — услышала Мария Андреевна голос Маши, а потом всё закружилось, и она потеряла сознание.

В тот вечер с ней было плохо. Вызванная скорая, констатировала стенокардию. Маша просидела всю ночь около постели матери и только под утро, ушла к себе. На следующий день участковый терапевт, сказала, что всё обошлось. Инфаркта, слава богу, не было, но надо полежать.

Маша понимала, что волновать мать в таком состоянии не следует, и старалась быть дома, но сердце неумолимо рвалось к Анатолию. Впрочем, он был занят на работе, а вечерами усиленно занимался. Она старалась лишний раз не звонить ему, но это было слабым утешением и потому, в конце дня, перед самым окончанием работы, звонила и как бы оправдывалась, что мать болеет и потому, она не может приехать к нему.

Так прошла неделя. Марии Андреевне стало немного лучше и Маша, наконец, смогла вырваться к Анатолию. Они договорились по телефону встретиться и посидеть в ресторане.

Перебрав в шкафу висевшие платья, она, наконец, остановила свой взгляд на одном из них. Элегантное и вместе с тем строгое платье она привезла из Греции. Одев и посмотрев на себя в зеркало, она вдруг подумала: — почему всё так запутано и сложно в этой жизни? Почему дорога к счастью усеяна острыми шипами? Она покрутилась перед зеркалом, решив, что выглядит вполне нарядно и привлекательно, и, улыбнувшись самой себе, отправилась в коридор.

Вечер выдался холодный, несмотря на то, что по прогнозу обещали не более семи градусов мороза. Маша остановилась возле перехода, где они договорились встретиться с Анатолием. Она посмотрела на часы. Стрелки показывали начало седьмого. Подняв взгляд, она заметила, как он поднимается по лестнице, легко перешагивая через две ступеньки. Его лицо сияло и улыбалось, словно его только что повысили или наградили. Впрочем, Маша это отнесла на свой счет и потому улыбнулась ему и радостная встретила его возгласом:

— Я так рада тебя видеть.

— Я тоже.

— Ты сияешь, как медный чайник.

— Что ты говоришь? Значит, есть от чего, если ты это заметила.

— Правда?

— Конечно.

— Тогда расскажи, что случилось.

— Потом расскажу, пойдем, а то опоздаем.

Они прошли в переулок и остановились у дверей ресторана. Портье приоткрыл дверь и вежливо поинтересовался:

— Добрый вечер, у вас заказан столик или нет?

— Да, на шесть тридцать, ответила Маша.

— Проходите, — и он широко открыл дверь перед ними.

Уютный зал ресторана встретил их приглушенным светом, тихой музыкой и бесшумно снующими между столиками официантами. Оставив вещи в гардеробе, они прошли в зал и сели за предложенный им столик, с которого сразу же убрали табличку, на которой было написано «заказ на 18–30».

— Что будем есть? — спросила Маша.

— На твой вкус.

— Раз так, тогда, — и она, отыскав глазами официанта, поманила его рукой. Тот подошел и, предложив меню, сказал, что подойдет, как только они решат, что заказывать.

— Нет, нет, — сказала Маша, — можете принять заказ прямо сейчас, — и она продиктовала официанту список блюд.

Они сидели в ожидании, когда принесут заказанные блюда, и молча смотрели друг на друга, каждый, думая о своем. Они не начинали разговор, поскольку рядом с ними, то и дело возникал официант, который то расставлял какие-то сервировочные приборы, потом, принес тарелку с хлебом, рюмки, салфетки. Наконец перед ними поставили большие тарелки с аппетитно пахнущим мясом с гарниром и графин с коньком, после чего, пожелав приятного аппетита, удалился.

Анатолий, вызвавшийся сам налить коньяк в рюмки, наполнил их наполовину живительной жидкостью, которая в свете лампы, стоящей посреди стола, отражалась в хрустальных фужерах и переливалась огнями. Подняв бокал, он произнес:

— За нас, за любовь и удачу, которая нам сопутствует в этой жизни.

Маша посмотрела влюбленными глазами на Анатолия и молча, чокнувшись бокалом, пригубила коньяк.

— Ты так и не ответил, чем вызвано твоё столь радостное настроение? — спросила она, и отрезав тонкий кусочек мяса, положила его в рот.

— Ты все же заметила, хотя я старался изо всех сил. Однако ты права, сегодня особенный день.

— И чем же он особенный? — спросила Маша, и вся внутренне напряглась, ожидая, что сейчас Анатолий, наконец, признается ей в любви, и она скажет ему, что разводится и скоро будет свободна и готова соединить с ним свою судьбу.

— Меня отправляют на дипломатическую работу в Бельгию.

— Тебя?

— Меня. Я узнал об этом буквально два часа назад, — не скрывая радости, произнес Анатолий.

— И когда ты уезжаешь? — неожиданно изменившимся голосом, произнесла Маша.

— Точно не знаю, но, по всей видимости, недели через три, максимум месяц.

— Значит, — она положила вилку рядом и посмотрела на Анатолия, который с аппетитом ел мясо, — мы снова расстанемся на…

— Да, но ты ведь скоро тоже уедешь к мужу? — перебил он её.

— Возможно, но это ничего не меняет, точнее нет, меняет в наших отношениях, — она запуталась, не зная, что сказать.

— Постой, ты о чем? — он вдруг посмотрел на неё удивленным взглядом, — Зачем нам портить жизнь друг другу. Разбивать твою семью, начинать мою жизнь в наспех сколоченном доме, когда я еще не встал на ноги, не оседлал, так сказать, окончательно свою удачу.

Маша смотрела на Анатолия и все больше и больше осознавала, как тает, исчезает перед ней этот иллюзорный образ человека, который она сама когда-то нарисовала перед своим мысленным взором. Не было больше этих красивых глаз, этого милого, любимого лица, этого приятного, нежного голоса. Перед ней сидел человек, который достиг своей цели и совсем не любит её. Нет, возможно, он любил её, но совсем не так, как она. Он готов был, возможно, и дальше встречаться, вплоть до самого отъезда и потом, в дальнейшем, по приезде в Москву, но не более. Никогда, он не скажет ей: — милая, родная Машенька, я жить не могу без тебя. Думы и мысли мои все эти годы были только о тебе. Я проклинал тот день, когда сказал тебе, что ухожу, что жизнь и помыслы все эти годы были только в одном, вернуть тебя и сказать только два слова, прости, и будь моей.